Чарльз Вильямс - Нет ведьмы яростней

Она поднялась — стройная, молодая и красивая, такая близкая и в то же время недоступная для меня — и спокойно сказала:

— Я благодарю вас, миссис Харшоу. И можете быть уверены, я возмещу растрату. А теперь, может быть, вы позволите мне уйти?

— Я провожу вас, Глория, — с готовностью сказал я.

— Нет, не надо. Я… я лучше пройдусь пешком.

Она вышла из дома, прошла по гравийной дорожке и вскоре исчезла за поворотом.

Я посмотрел на Долорес. И к этой женщине я буду прикован до конца своей жизни!

Долорес какое-то время смотрела на меня, а потом проговорила с усмешкой:

— Хотел променять меня, женщину, жаждущую твоей любви, на какую-то девчонку! Глупец!… А теперь будешь валяться у моих ног и молить, чтобы я вышла за тебя замуж. Ведь теперь тебе нужно будет оберегать меня и следить, чтобы со мной ничего не случилось.

По моим глазам она поняла, что перегнула палку, но было уже поздно. Я прыгнул на нее и схватил руками за горло. Ярость колотила меня, и мне хотелось лишь одного: убить эту суку. Чем я, в конце концов, рискую? Только своей жизнью.

Она уже хрипела, когда я внезапно отпустил ее. В последний момент я все-таки опомнился.

— Вот видишь, Гарри… — едва слышно прошептала она.

Она поправила прическу, взглянула на свою грудь, обнажившуюся в борьбе, и снова улыбнулась.

Я пытался не смотреть на нее. Она лежала на кушетке, почти голая, растрепанная и сексуальная, обольстительная и манящая. А аромат, исходивший от нее, приятно щекотал мне ноздри, вызывая неистовое желание обладать этой женщиной…

— Поцелуй меня, мой Гарри.

— Не играй мной, До…

И тем не менее я опустился рядом с ней на кушетку. Она сразу же обвила мою шею руками.

— Разве это игра?

Я промолчал. Мне предложили только этот выход, но все же лучше, чем вообще положение без выхода.

— Почему ты не отвечаешь?

— Лучше помолчим… Ведь и так все ясно.

— Ты любишь меня?

— Конечно! — ответил я, с яростью овладевая ею.

Год прошел с тех пор. Я женился на Долорес и теперь каждое утро отправляюсь в автопарк продавать или давать напрокат машины, и денег у меня столько, что я не знаю, куда их девать. Я являюсь членом Коммерческого совета города и состою в нескольких клубах. Есть у меня и мечта. Мне хочется стать директором банка. Тогда я, наверное, был бы единственным директором, который достиг такого положения, начав с того, что ограбил банк. Есть у меня и заботы — я должен заботиться о благополучии и здоровье своей жены. Хотя я и смотрю на нее, как на самую поганую потаскушку — все мое благополучие зависит только от нее.

Я неоднократно пытался выяснить, где она держит свое заявление, но ничего не мог добиться. Пытался я и убежать куда-нибудь подальше, но в последний момент одумывался, ибо понимал, что рано или поздно, но меня поймают.

Непонятно до сих пор было для меня появление медальона Глории в домике Саттона, но когда я однажды спросил об этом у Долорес, она мне все объяснила. Оказывается, когда Глория днем привезла пятьсот долларов Саттону, тот увидел у нее медальон и забрал его себе на память. А вечером, приехав к нему, Долорес увидела медальон и сунула его к себе в сумочку. Саттон этого даже не заметил — он был весь во власти желаний.

Глория по-прежнему работает в автопарке. Я как-то пытался с ней объясниться, но мои маловразумительные фразы наверняка ее не удовлетворили. Да ей, видно, и не к чему были мои объяснения.

Она с нетерпением ждет того дня, когда полностью рассчитается с миссис Харшоу и тогда, наверное, сразу же уйдет от нас. А я даже не могу помочь ей, хотя денег у меня куры не клюют. Долорес следит за этой стороной дела. Больше всего меня мучает то, что она должна возместить те пятьсот долларов, которые она отдала Саттону в тот трагический день и которые я потом обратно забрал у него.

Но как бы то ни было, а через два-три месяца она полностью рассчитается и будет свободной. А вот я попал в тюрьму на всю жизнь. В двадцать один год раны залечиваются легко, тем более что у нее там есть какой-то Эдди, которого я однажды видел у ее дома и даже разговаривал с ним. Ее неудачный почитатель. Может быть, она теперь обратит на него внимание.

А я со страхом думаю о том дне, когда она уйдет от нас. Сейчас у меня хоть есть возможность видеться с ней. Я часто обращаюсь к ней, и она вежливо отвечает: "Да, мистер Медокс… Нет, мистер Медокс… Хорошо, мистер Медокс, все будет сделано". Но что будет, когда она уйдет? Часто я вспоминаю то утро, когда впервые увидел ее — свеженькую, миловидную и длинноногую, словно чайная роза на длинном стебле, и мне приходится делать над собой усилие, чтобы не спросить ее, а помнит ли она те вечера, которые мы проводили вместе.