Арнальд Индридасон - Каменный мешок

— Ты что это затеял? — спросила она у Симона. — Что это тебе в голову пришло, пускать в дом чужого дядю! Как это понимать?

— Прости меня, пожалуйста, — сказал Симон. — Я думал, это ничего, если он к нам зайдет. Его зовут Дейв.

— Чего он хотел?

— Он хотел подарить нам рыбу, — объяснил Симон. — Он сам поймал, в озере. Я думал, это ничего, если он к нам зайдет. Он просто хотел подарить нам рыбу.

— Бог ты мой, как я перепугалась. Боже милостивый, чуть концы не отдала со страху. Ты никогда так больше не делай, хорошо? Никогда, слышишь?! Где Миккелина и Томас?

— На заднем дворе.

— С ними все в порядке?

— В порядке? Ну да. Миккелина просто захотела погреться на солнышке.

— Больше никогда так не делай!!! — повторила мама и пошла к двери на задний двор, проверить, как там дела. — Понял меня?! Никогда!

Выйдя на южную сторону, она увидела, что военный стоит подле Томаса и Миккелины и с удивлением смотрит на девочку. Миккелина вся изогнулась и вытянула голову, чтобы получше разглядеть, кто это к ним пожаловал. Солнце светило ей прямо в глаза, так что лица гостя она не увидела. Военный поглядел сначала на маму, потом на Миккелину. Та переворачивалась с боку на бок подле Томаса.

— Ай… — Дейв запнулся. — Айдиднтноу, — продолжил он. — Аймсорри. Риили, аймсорри. Дисизнановмайбизнес. Аймсорри.

Сказав это, он повернулся и быстрым шагом отправился прочь. Дети и мама смотрели ему вслед, пока он не скрылся за холмом.

— Все в порядке? — спросила мама, присев на корточки рядом с Миккелиной и Томасом.

Симон по голосу понял, что мама уже успокоилась — военный не только ушел восвояси, но, кажется, и не собирался делать ничего плохого. Мама взяла Миккелину на руки, внесла ее в дом и уложила в кроватку на кухне. Симон и Томас не отставали.

— Дейв не такой, как Грим, — сказал Симон. — Он другой. Он хороший.

— Дейв его зовут, говоришь, — произнесла мама в задумчивости. — Дейв, ага. Кабы он был исландец, его бы звали Давид, правильно?

Симон понял, что это она говорит сама с собой. Его словно и нет рядом. И тут он заметил еще кое-что — и очень удивился.

Мама улыбнулась.

Томас всегда был мальчик молчаливый и задумчивый, немного нервный и замкнутый. В то лето — даже раньше, еще минувшей зимой — Грим начал обращать на младшего сына побольше внимания, даже больше, чем на Симона. Что-то такое Грим в нем увидел. Стал брать его за руку, усаживать подле себя, говорить с ним — все больше у себя в комнате. Симон как-то спросил брата, о чем они там говорят с Гримом. Томас ответил, мол, ни о чем, но от Симона так просто не отделаешься, и в итоге он вытянул из Томаса, что говорят они с отцом про Миккелину.

— И что он тебе говорит про Миккелину? — спросил Симон.

— Да ничего, — сказал Томас.

— Давай выкладывай, — наседал Симон.

— Я же говорю, ничего, — упирался Томас, но Симон сразу же по лицу заметил — брату стыдно, он пытается что-то от него скрыть.

— Ну расскажи мне.

— Я не хочу. Я не хочу, чтобы он со мной разговаривал. Не хочу.

— Ты не хочешь, чтобы он с тобой говорил? В смысле, ты не хочешь слышать, что он говорит?

— Я вообще ничего не хочу, — сказал Томас. — И хватит говорить со мной.

Шли недели и месяцы, и Грим все больше показывал, как доволен младшим сыном, самыми разнообразными способами. Симон так и не смог подслушать, о чем брат и отец беседовали у отца в комнате, но однажды вечером, ближе к концу лета, тайна раскрылась. Грим как раз собирался в Рейкьявик с очередным грузом товаров с военного склада и ждал в гости военного по имени Майк — тот должен был помочь ему, подогнать джип. Они собирались нагрузить джип всякой снедью и продать все это в городе. Мама готовила ужин; еда, как всегда, была с военного склада. Миккелина лежала в своей кроватке.

Симон заметил, как Грим толкает Томаса в сторону Миккелины и что-то шепчет ему на ухо, улыбаясь до ушей этой своей мерзкой улыбочкой — такая всегда появлялась у него на лице, когда он ругался и обзывался. Мама ничего не заметила, а Симон не мог понять, что к чему, пока Томас, повинуясь Гриму, не подошел к сестриной кроватке и не сказал:

— Сука.

А сказав, вернулся обратно к Гриму, и тот расхохотался и похлопал сына по плечу.

Симон перевел взгляд на маму у раковины. Она, конечно, все прекрасно расслышала, но не двинулась с места, и сначала Симон подумал, что мама решила притвориться, будто ничего не случилось. Но тут он заметил, как побелели у мамы костяшки пальцев — она что есть сил сжимала в руке небольшой ножик для чистки картошки. И тогда она повернулась лицом к Гриму, с ножом в руках, и сказала дрожащим голосом: