Владимир Кашин - По ту сторону добра (Справедливость - мое ремесло - 5)

- У меня нет часов, - Таисия Григорьевна развела виновато руками.

- Хотя бы приблизительно...

- Кажется, в восьмом.

- Клев уже давно начался, - заметил Коваль.

- Мы опоздали немного... Зато посидели на берегу.

- А Борис Сергеевич?

- Он не пошел с нами. Отправился к Крапивцеву.

- Откуда вы знаете, что именно к Крапивцеву, а не к кому-нибудь другому?

- Он сам сказал: "Зайду к жмоту, чего он за межу лезет!" Крапивцев навозил земли под проволоку, которая разделяет наши участки, посадил там помидоры, у самого края, и окучил их так, что растут они на его стороне, а земляная насыпь наполовину на нашей земле. Так с полметра шириной по всей меже и забрал. Там у нас была узенькая тропинка вдоль проволоки, простите, к туалету, а теперь она засыпана... пришлось новую прокладывать...

- Настроение у вашего мужа было воинственное?

- Как всегда, когда выпьет.

- Много выпил?

- Больше всех. Но ему в последнее время и стакана хватало.

- Расскажите, как вы его нашли.

Таисия Григорьевна тяжело вздохнула и опустила голову. После длительной паузы продолжала, уже не глядя ни на подполковника, ни в зеркало:

- Он долго не возвращался, и я забеспокоилась. Уже стемнело, ветер сорвался, стало накрапывать. Сперва подумала, что засиделся и пережидает дождь, но когда вспомнила, с каким настроением пошел к соседу, мне стало страшно. Будто чуяла беду... - Она начала ломать свои пальцы.

- Продолжайте, пожалуйста, - поторопил Коваль, не давая ей уйти в свое горе.

- Когда дождь перестал, он был недолгим, я набросила платок и побежала на улицу. Никогда не забуду этой ночи! Все было наполнено тревогой! Ветер срывал с низкого черного неба последние капли дождя, набросал в наш узкий переулок мокрых листьев. Я спотыкалась в темноте, хваталась за деревянные заборчики, шла, не зная, где искать мужа. Боялась, что он поскользнулся и упал, разбился. Завернула за угол к Крапивцевым: может, он еще у них. Сердце в страхе сжималось, в темноте рисовались всякие видения, столбики ворот казались человеческими фигурами, всякий кустик под забором - Боренькой... Шла, выставив вперед руки, боялась удариться...

Казалось, что она и сейчас еще шла в ночи, сопротивляясь порывам ветра. Не сидела с подполковником милиции в комнатке перед громадным зеркалом, а пробиралась по холодному мокрому переулку на Русановских дачах. Повсюду черный ветер, черные разметанные тучи и черный страх в сердце.

Ковалю представилось, что он идет рядом с ней и собственными глазами видит в темноте испуганную, дрожащую женщину.

- И вдруг я натолкнулась на него! - почти вскрикнула Таисия Григорьевна. - Нет, сперва увидела - и глазами, и сердцем. Бросилась к нему. Он лежал, бедненький, на земле, привалился к вросшему в землю заборчику... Заговорила с ним, расстегнула мокрую рубашку, целовала его, звала, но он молчал... - Таисия Григорьевна не выдержала, и обильные слезы потекли по щекам... - Животик у него еще был тепленький... Если бы кто довел домой, он бы жил. Я спасла бы его, дала бы травок попить... Один, брошенный, корчился на мокрой земле...

Коваль переждал, когда она выплачется, поднялся.

- Простите, что потревожил вас, Таисия Григорьевна. Этот разговор был нужен для установления истины.

- Это он отравил его, он!

- Кто?

- Крапивцев! Потом стал заботиться о похоронах... Я была не в себе... Ничего не видела, я не разрешила бы...

- Разве это похоже на то, что он отравил?..

- Я не знаю, я ничего не знаю... освободите меня от этого! - вдруг нервно вскрикнула Таисия Григорьевна.

- И еще одно: вы не запомнили время, когда нашли Бориса Сергеевича?

- Это было сразу после двенадцати... Когда шла, я слышала, как бьют куранты... Из уличного репродуктора...

С тяжелым сердцем оставлял Коваль комнатку бывшей актрисы.

4

Двери в пивнушку были настежь открыты, и Коваль переступил порог, не привлекая к себе ничьего внимания. В небольшой фанерной пристройке с высокими столиками, за которыми можно было стоя выпить кружку пива или стакан вина, пожевать сардельку с булочкой и запить чашечкой сомнительного кофе, толпились люди. В отдаленном углу примостились трое немолодых мужчин, одетых почти одинаково - в темных, давно не знавших утюга штанах и в рубашках; у двоих рубашки были невыразительно голубого, почти серого цвета, у третьего - темно-зеленая.

Обладатель темно-зеленой рубашки, военной выправки мужчина позвал к стойке буфетчицу, которая где-то задержалась, и по его тону Коваль понял, что это здешние завсегдатаи. Пышная чернявая молодица вернулась к стойке и быстро наполнила высокой белой пеной принесенные кружки.