Аркадий Адамов - Петля (Инспектор Лосев - 2)

- Ты считаешь, она могла покончить с собой, ты так считаешь? спрашиваю я.

Павел все еще стоит у стола, отвернувшись от меня, и глухо, еле разборчиво произносит:

- Я поэтому приехал... Я получил от нее письмо...

Он медленно поворачивается, секунду молча, испытующе смотрит мне в глаза и, в конце концов, видимо решившись, торопливо вытаскивает из внутреннего кармана пиджака потертый большой кожаный бумажник с тусклой металлической монограммой и, достав оттуда надорванный конверт с письмом, протягивает его мне:

- Вот. Прочтите.

- Хорошо. Спасибо тебе. - Я беру конверт и кладу его перед собой на стол. - Но сначала попробуй подробнейшим образом описать мне тот вечер, от начала и до конца. Ты должен помочь мне, Павел. Ты обязан мне помочь, понимаешь?

- Я помогу... Я понимаю... - Он снова отворачивается. - Помогу, говорю же вам... Она для меня была... Она верила мне... что не пропащий я... У меня руки все могут. И я же тогда за своих вступился, когда их меньше было. Я же не знал... Ну, а потом вот побег... Я просил: "Пустите... отец помирает... я за три дня триста потом отсижу". Не положено, говорят...

Его словно прорвало. Слишком много накопилось, слишком долго он молчал и при этом не чувствовал себя виноватым, ни в чем, ни на одну минуту. Он и сейчас бы ничего мне не рассказал, но он потрясен смертью Веры, это я вижу, это искренне.

Волнуясь, Павел продолжает:

- ...А я же не мог ждать, когда будет положено... Ну, и, конечно, поймали... Вот и побег... Понимаете вы?..

- Понимаю...

И еще я догадываюсь, чей бумажник у Павла, чья там монограмма. Память об отце. Его это бумажник.

- А Вера... она... - запинаясь, говорит Павел. - Когда я ее узнал, я понял, какие бывают люди... Я не верил, что такие сейчас бывают... ну, как сказать?.. Кристальные, вот... Если бы она была со мной... Я не знаю, что бы я смог сделать... для людей... И для нее... А ада... так вот поступила...

Голос его окончательно прерывается, и он умолкает.

- Как ты думаешь, почему она так поступила? - спрашиваю я строго и деловито.

- Не знаю. Честно вам говорю.

- Так... Ну, вот что, Павел, - говорю я. - Во-первых, я тебя прошу, дай мне на время это письмо. Кстати, у тебя еще Верины письма есть?

- Есть...

- Все дашь. Ладно? Под честное слово. Я тебе их верну.

- Ладно. Дам.

- А теперь самое главное. Ты понимаешь, я приехал к тебе не случайно. Но сейчас я верю тебе. Ты не мог поднять руку на Веру.

- Да что вы, в самом деле?!

Павел вскидывает голову и яростно смотрит на меня.

- Ладно. Я сказал, что верю тебе. А это означает, что я теперь снова не знаю, что с ней случилось. И ты не знаешь.

- Не знаю...

- А надо знать. Обязаны знать. И сейчас у нас с тобой одна цель. Ты согласен?

- Согласен.

- Тогда опиши мне тот последний вечер, с самого начала. Вспомни все детали, все подробности. И садись ты, ради бога! Ну, что ты все время стоишь? И давай закурим.

Мне уже ясно: версия лопнула, вторая уже или третья. С треском лопнула. Я пришел к исходной точке, и все надо начинать сначала.

Я вздыхаю и протягиваю Павлу сигареты. Потом устало говорю:

- Ну, давай рассказывай...

Глава X

В ТОТ СТРАШНЫЙ ВЕЧЕР...

Ночь. Вагон потряхивает, кидает из стороны в сторону. Душно. Снизу доносится чей-то храп. Кто-то из пассажиров стонет, бормочет во сне. По темному вагону изредка бегут лучи железнодорожных фонарей, мимо которых проносится поезд. Слышны далекие гудки. Стучат колеса, монотонно, однообразно и напряженно, как пульс. Пульс дороги, пульс поезда... Конечно, поезд и живет, только когда бежит, несется, он создан для этого. Но иногда пульс его вдруг начинает частить или вдруг звенит высоко и натужно. Это когда поезд бежит по мосту. А то вдруг замедляет бег, замирает пульс, жалобные гудки несутся в темноте за окном, а потом вдруг появляются огни; много огней. Поезд тихо останавливается, слышны голоса людей, суета, топот ног. Какие-то звонки. Станция.

Ребята уговорили меня ехать поездом. Что стоит? Одна ведь ночь. Самолет в такое время года может и подвести. Капризы погоды. Ну, и капризы высшей техники тоже. А в поезде, мол, и тепло, и удобно, спи себе знай. Проснулся Москва, обязательно она, какие бы метели ни бушевали на земле. Все это так, все это верно, кроме одного пустякового обстоятельства - я разучился спать в поезде. Ну совершенно разучился.

К тому же и мысли мои отнюдь не способствуют мирному засыпанию. Даже наоборот. Из-за одних таких мыслей можно наверняка лишиться сна. Хотя вообще-то, когда я устаю, я могу заснуть даже стоя, как жираф, и тоже, наверное, как он, без всяких сновидений.