Сэм Борн - Последний завет

Когда он кинул клич среди своих сторонников поддержать проведение этого шествия, он не особенно надеялся на молодых. В последние годы им была свойственна политическая апатия. Поколение Интернета и банковских кредитов — их больше интересовала собственная карьера и технические новинки из мира компьютеров и мобильной связи, чем судьба, скажем, Голанских высот и Хеврона. Им больше улыбалось полентяйничать на Гоа или полазить по горам в Непале, чем копаться в древних песках Иудеи и Самарии. Его собственный сын Ури, который одно время подавал большие надежды в армейской разведке, потом плюнул на все и погряз в своих дурацких съемках. Он казался Шимону Гутману олицетворением всего поколения.

Но сейчас он понял, что глубоко заблуждался. И был несказанно рад этому. Сейчас он видел, что молодежь вовсе не равнодушна к судьбе своей страны. «Вот они… тысячи и тысячи молодых лиц… — думал он, улыбаясь. — Тысячи и тысячи молодых голосов, которые говорят „нет“ предательству и измене, замышляемой нашим премьером. А мы, старики, просто увлеклись пессимизмом и неверием в наших детей. Мы все любим жаловаться на то, что их сейчас не заставишь подняться в полный рост, как мы поднялись в шестьдесят седьмом. А вот гляди ты… Воистину это шествие заткнет нам всем рты. И будь я проклят, если не радуюсь этому!»

Тем временем на площади запахло жареным. С противоположной стороны к манифестантам приближалась другая толпа, все больше тесня ряды полицейских и цепочку журналистов, находившихся на «нейтральной полосе». В той, другой, толпе тоже было много молодых людей, и на их лицах тоже была написана решимость. Их не объединял оранжевый цвет одежды, но плакатов и транспарантов было не меньше. Чаще всего на них встречался лозунг, выведенный на иврите и английском: «Нам нужен мир!»

Поначалу Шимон Гутман находился в голове оранжевой колонны — он и еще шесть заслуженных стариков, которые были зачинщиками шествия. Но по мере приближения неприятностей их незаметно оттеснили в сторону. И теперь в первых рядах шагали молодые и крепкие мужчины, готовые к драке. Две армии грозно надвигались одна на другую. В воздухе повисло напряжение. «Им бы лошадей да пики — ни дать ни взять средневековое сражение», — подумал Шимон. Он и глазом моргнуть не успел, как оказался в буквальном смысле на обочине. Но вовсе не обиделся.

Оранжевая колонна застыла на месте. Где-то в первых рядах над головами людей возник юноша в оранжевой футболке: его подняли на руках его товарищи. И он с ходу обратился к собравшимся — к своим и чужим — с пламенной речью. Гутман, наблюдая за ним, улыбался. Парнишка не был закаленным оратором и еще не знал одной простой вещи — когда говоришь в мегафон, орать не обязательно.

Шимон смотрел на него и улыбался. Ему казалось, что он смотрит сквозь призму времени на самого себя. Он был таким же в молодые годы. Он помог подняться на ноги целому политическому движению, и теперь его судьба была в надежных и крепких молодых руках. Что бы ни задумал Ярив, всегда найдутся те, кто скажет ему решительное «нет».

— Похоже, во мне здесь уже не нуждаются, — проговорил он сам себе и повернул в ближайший переулок.

У него было в запасе всего час-полтора перед условленной встречей с Шапиро и другими предводителями израильских поселенцев. А вечером еще теледебаты. Шимон Гутман сверился с часами. Ну что ж, можно свернуть в какую-нибудь кафешку, выкурить сигарету, подкрепиться чашкой двойного эспрессо. Но можно провести время и гораздо полезнее. Немного поразмышляв, Гутман склонился ко второму варианту.

Он миновал ворота Яффы, старательно игнорируя назойливых детишек, торговавших колой и почтовыми открытками с видами Старого города, и повернул в сторону арабского базара. Да, Шимон Гутман поддался своей главной слабости в жизни. У каждого своя страсть. У одних это вино, у других — женщины. Но Гутман знал кое-что и получше. Всякий раз, когда в нос ему ударял пряный запах древности, он забывал обо всем на свете и шел на него, как гончая по следу зайца.

Гутман быстро шагал по мостовым Старого города. После первой интифады, которая разразилась в конце восьмидесятых, мало кто из евреев осмеливался свободно разгуливать по этим улицам. Если, конечно, не считать Еврейского квартала и Западной стены. Арабские боевики, зарезавшие несколько неосторожных обывателей, нагнали на остальных великого страха.

Но Гутмана им испугать не удалось. Он свято верил в то, что этот город должен принадлежать евреям. Весь. А бояться ножей означало отказаться от веры. Именно по этой причине он в свое время оставил Кирьят-Арба. Его соратники посвятили себя основанию все новых и новых израильских поселений на дальних границах Самарии и песчаных пляжах Газа. У них это неплохо получалось. Но они совсем позабыли о самом главном — Иерусалиме. Им почему-то казалось, что этот город, бьющееся сердце всего Израиля, и так принадлежит евреям. Но им и в голову не приходило, что, пока они ломают себе голову над тем, как освоить все новые территории, арабы потихоньку прибирают к рукам Иерусалим. Восточная часть города уже, можно сказать, потеряна. А если так будет продолжаться и дальше, можно потерять и все остальное.