Инна Булгакова: Последняя свобода

Четверть века он неутомимо выхаживает подопечных или провожает в последний путь. Это призвание.

— Леон, это розыгрыш, — заявил Гриша, протирая очки. — Марго была женщиной веселой…

— Была?

— …и гордой, — заключил он и отвел глаза.

Любопытная фраза, над ней стоит подумать.

— Да, Гриша, было время — я себя этим утешал. Но розыгрыш, затянувшийся на годы… — я поколебался и выговорил: — попахивает преступлением.

— И совершается наказание, — подхватил Юра на патетической ноте. — За грех. Неужели вы не понимаете?

— Понимаем. Кто совершает?

— Как кто?

— Кто наказывает? Ангел письма шлет или черт рогатый? Имейте в виду, господа: концовку романа я помню наизусть.

— За неминуемый успех! — Василий поднял полную рюмочку.

— Да ну их к лешему, мои успехи. За сына! С приездом, Коленька.

Все поддержали, с заметным облегчением и удовольствием переключаясь на «заграницу». Как там у них и будет ли так у нас. Не будет. Только правнучка во всеобщем оживлении не участвовала, отчужденная, равнодушная. Да выдавали золотые, как у кошки, глаза. Вот-вот выпустит коготки. Я понадеялся в душе, что красивый сын мой за два-то года завел себе другую, — с семейкой Прахова связываться опасно.

Тем не менее она пожелала «пожить у нас» — так выразился Коля, когда мы с ним остались одни. Где пожить? В мансарде (стало быть, с ним — дела серьезные). Ну что ж, как вам будет угодно.

Разговаривали мы вполголоса, хотя ее не было: ушла с Горностаевыми на озеро: у Гриши мания — ежевечерние омовения в любую погоду. А сейчас стояла теплынь, августовская звездная ночь сияла и благоухала свежим сеном, дальним дымком и медовым ароматом флоксов у терраски; мошки и мотыльки роем вились у красного фонарика под потолком. Я рассказывал о своих безуспешных поисках, словно оправдывался.

— Неужели нельзя объявить настоящий розыск?

— Нельзя. Ушла с документами, вещами… Я ведь… — я помолчал. — Знаешь, в день ее исчезновения я заявил ей, что нам лучше расстаться.

— Почему?

— Черт меня знает. Минута такая нашла.

— Ты знал, что святоша этот был ее любовником?

— И ты посмел промолчать!

— Донести?.. Ну, знаешь! Надеялся, что у вас все уладится.

Напряжение между нами возрастало.

— Я давно чувствовал: что-то не то. Ложь. Но про Юру не знал.

Говорил я сдержанно, как и сын, но чего мне это стоило! Гнев и гордость переходили в бешенство. «Не надо! — приказал сам себе. — Наверно, она мертва».

— Итак, ты промолчал.

— Я набил ему морду.

— Вот что, дорогой мой. Расскажи-ка все, что скрыл. Как сюда попала Мария?

— Сама напросилась.

— Ну понятно, чувства-с.

Он быстро, будто украдкой, взглянул на меня. Мы разом закурили — нечто редкостное, им же привезенное: сигареты в виде тоненьких коричневых сигарок.

В то лето Коля почти не бывал в Кукуевке: занимался «выездными» делами. В пятницу третьего августа столкнулся во дворе с Марией. «Когда отбываешь?». — «На той неделе». — «В Европу едой запасаешься?». — «Послезавтра у отца день рождения». — «Меня не хочешь пригласить? Теперь не скоро увидимся». — «Да пожалуйста». — «А твои не будут против?» — «Да ну!». Объяснил, куда ехать.

— Но она явилась сюда накануне, — заметил я.

Коля пожал плечами.

Утром в субботу приехала мать, и они уже вдвоем отправились по магазинам и на рынок. Вернулись в первом часу. Темноватое пространство площадки прорезал узкий тусклый луч из квартиры Праховых. И послышался то ли стон, то ли крик. Велев отнести сумки и готовиться к отъезду, Марго вошла к соседу.

— Мне он позвонил ровно в двенадцать, — вставил я задумчиво. — И попросил приехать. Сердечный приступ?

— Она сказала «ничего страшного», когда вернулась. Слегка сердце прихватило. Дала, мол, лекарство и позвонила бабе Маше.

— При тебе звонила?

— Нет, от Прахова.

— Сколько она у него пробыла?

— Не больше десяти минут.

— И вы потом не предупредили Марию?

— Я как-то не подумал.

— С тобой ясно: юный влюбленный.

— Не говори, о чем не знаешь.

— Ясно. Но Марго!

— Она решила, ничего страшного.

— Да ведь старик умер!

— Но не тогда же?

— Это неизвестно. В час никто не отвечал, и позже я не дозвонился, никакой бабы Маши не было… Впрочем, я тоже хорош: соседку не узнал.

— Вот это странно.

— Ну, я почти не бываю в Москве, тыщу лет не видел… Ладно, Бог с ней. Дальше.

В начале праздничного обеда (еще до чтения) Марго отлучилась в дом. Юра был у нее «на подхвате» — это я помню. А Аленьке приспичило скушать белый налив «прямо с дерева». Коля поплелся за яблоком и услышал с терраски тихий голос матери: «Да нет же, нет!» — «Ты обещала, — шептал верный ученик. — Завтра, как стемнеет. Пойдем на озеро, как тогда? Или в сад?» — «Не все ли равно, где умирать». — «Умирать?» — «От любви». — «Ты меня любишь?» — «Я люблю любовь. Вот что, Юра…»