Татьяна Устинова - С небес на землю

— Всегда, только на работу не беру, конечно.

— Почему она бегала возле дома? Я же ее видел! Ты не мог ее выпустить! Потом пришлось бы загонять обратно, а тебе время терять было никак нельзя! Почему она выскочила из машины?

— За кошкой, — буркнул Стрешнев. — Дура. Всему научил, а за кошками все равно гоняется!

— У Анны Иосифовны точно такая же собака. И у Надежды Кузьминичны. Это директриса тебе ее подарила?

— Да, чтоб им обоим сдохнуть! Она считала, что я… одинокий мальчик! А ее сука как раз принесла этих… как их… кутьков! Она всем и раздавала! Все добренькой прикидывалась!

— Митрофанова тогда открыла дверь не глядя, потому что была уверена, что пришел кто-то из вас, ты или Маня. Она не должна была тебя видеть, и ты одновременно позвонил в дверь и на ее домашний телефон. Она открыла и повернулась, чтобы ответить на звонок. Ты стал ее душить. У тебя что, не оказалось с собой ножа?

— Не оказалось, — признался Стрешнев. — Стал бы я ее душить, если б у меня был нож! Душить я не умею.

— На домашние телефоны, как правило, никто не звонит, кроме родственников и близких друзей, — задумчиво продолжал Алекс. — И это не могло быть простым совпадением. Слишком уж невероятная случайность, что позвонили именно в тот момент, когда она открыла дверь! И к ней никто в тот вечер не собирался, кроме тебя и Поливановой. Я сразу понял, что это кто-то из вас двоих, или ты, или она. И сумка на кухне! Ты думал, что задушил ее, и решил подкинуть пропуск — если будут искать, найдут два, и это еще больше все запутает. И еще запонки. Ты ведь тоже носишь запонки!

— А эта идиотка из русской прозы, — подхватил Стрешнев, — которая фотографии выложила, решила, что митрофановские! Катерина носит запонки, и я тоже! Если б я Митрофанову убил, никто бы не докопался! Но влез ты!.. На какой помойке бабка тебя выкопала?! — Он вдруг наклонился вперед и схватился за голову. — Зачем?! За что мне все это?! Ты мое проклятие, понимаешь?! Ты должен был сгинуть давным-давно, а вместо этого!..

Он вдруг резко поднялся и пошел на Алекса. В глазах у него плескалось безумие.

Только безумие, засасывающее, как черная дыра.

Алекс никак не мог оторваться от этой дыры.

— Алекс!!!

Короткий вопль, взблеск, удар и глухой стук.

— Елкин корень, — тяжело дыша, сказала Маня.

Нагнулась и посмотрела.

— Он жив, как ты думаешь?

Алекс закрыл глаза.

Но когда открыл, ничего не изменилось. На полу ворочался поверженный Стрешнев, а над ним, наклонившись, стояла перепуганная Маня с короткой лопаткой в руке.

Алекс подошел и вытащил у нее из руки лопатку.

— Где ты ее взяла?

— В багажнике. Я чищу ею снег, когда не могу выехать.

— Зачем ты приехала?

Она перевела дух.

— Ты сказал — приезжай.

— Я сказал, что перезвоню.

— Значит, мне послышалось.

— Маня!

Она боком села на диван. Щеки у нее горели.

— Ты не выключил телефон, — сказала она медленно. — Забыл, наверное. Ты вечно все забываешь.

— И путаю, — подсказал Алекс.

— И путаешь, — согласилась Маня. — А я все слышала.

— Ты приехала меня спасать, — подытожил он, и она кивнула.

— Спасибо, — сказал он, подумав.

— Не за что.

Тогда он подошел, обнял ее и прижал к себе. И она обняла его, и стиснула, и стала тыкаться горячим лицом в его свитер, и тяжело задышала, собираясь заплакать.

— Не плачь, Маня, — попросил он.

— А что еще делать? — сдавленным голосом спросила она и обняла его еще крепче.

— Милицию вызывать.

Кошмар накрыл его с головой, и он ничего не мог с этим поделать. Как это часто бывает во сне, он был уверен, что не спит, и тем не менее спал и точно знал: единственное, что нужно, — это проснуться, и все кончится, но проснуться никак не получалось.

Ему снилось то, что уже было когда-то.

Та самая пресс-конференция, на которой он так и не смог оправдаться, только вопросы ему почему-то задавала Маня Поливанова, и он не знал, как на них отвечать, только чувствовал, что тонет, с каждой минутой вязнет все глубже и глубже, и спасения нет, и он пытается объяснить, что роман написал он, именно он, но ему никто не верит, и Маня не верит тоже.

Во сне ему было стыдно перед Маней, которая на него надеялась, а он так ее подвел… Он знал — во сне! — что она ждет от него каких-то решительных слов и еще более решительных действий, а он ничего не может, не знает как, и это уже было когда-то, и выносить это больше нет никаких сил и…

Он проснулся и понял, что плачет — от бессилия и злобы. Щеки были мокрыми, и подушка тоже, он пощупал.