Виктория Угрюмова - Стеклянный ключ

— Ну и чего вы грызетесь целый день? — спросил он.

— Честно говоря, меня это радио над ухом немного утомляет.

— Дак клевое же радио — и ноги от ушей.

— Согласен, — неожиданно едко ответил Андрей, — уши знатные.

В кафе было почти пусто — только у окна сидели две женщины, а на столе важно восседал симпатичный желтый енот. Получалось, что он протягивает к вошедшим лапы и словно просится на руки.

— Ты глянь, как теперь на троих соображают, — мотнул головой Мишка. — Дамам явно не хватает кавалеров.

Андрей разглядывал енота, и лицо его осветилось неожиданно доброй, детской улыбкой. Потом он поднял глаза на Татьяну, и что-то возникло между ним и этой незнакомой женщиной со странными сверкающими глазами. Он и сам толком не понял, что именно. Просто холодок продрал между лопаток, но ведь причиной мог быть и обычный сквозняк — незачем торчать в дверях. А еще мелькнула шальная мысль отменить все встречи и дела, подойти, напроситься четвертым, поговорить по душам с енотом, пока его не унесли отсюда и не подарили какому-нибудь капризному и избалованному малышу. Андрей не был уверен, что в доме ему не хватает именно енота, но кого-то подобного — наверняка.

Взгляд у женщины был такой, будто она в этот миг смотрела на спокойное море, хризолитовое, утреннее, в маленьких белых барашках. Море плескалось в ее глазах, хотя цвет их издалека было не рассмотреть. Ему показалось, она сидит здесь, словно русалка на скале, веками, и ждет его, единственного и неповторимого, а корабль все не плывет. И значит, он упускает свое счастье, гоняясь за пустыми сокровищами в других океанах.

Потом он подумал, что она наверняка не станет покрывать ногти лаком в течение трех часов и говорить только об этом треклятом лаке; что она должна улыбаться по утрам, и хорошо бы проснуться однажды рядом с ней и провести пальцем по гладкой белой коже, а затем прикоснуться губами; что она, наверное, никогда не повышает голос. Зачем? Она царственна, и все равно никто не осмелится ей перечить. И еще Андрей точно знал, что прошло всего несколько секунд — и бессмысленно менять жизнь из-за нескольких волшебных мгновений. Пусть даже и голосит кто-то там, в самой глубине сердца, что это и есть величайшая ошибка.

Он рассеянно заказал манговый сок и пачку «Давидофф». Ехидно улыбающаяся Маргоша, которая глаз не сводила с него, пока он любовался Татьяной, налила высокий стакан апельсинового и удовлетворенно следила за тем, как клиент проглотил напиток, явно не понимая вкуса. Он расплатился, и она даже не взглянула, какие ей достались чаевые.

Дело в том, что Маргоша давно и преданно болела за Татьяну. Это был ее любимый персонаж. Если можно так выразиться, она делегировала ей свое право быть победительницей — неотразимой, очаровательной, всегда счастливой женщиной с большой буквы.

Сама она счастья в жизни так и не дождалась: первый муж бросил ее месяца через три после свадьбы и уехал в неизвестном направлении. Второй пил, как сволочь, и пропил даже обручальное кольцо, оставшееся от первого, после чего терпение Маргоши лопнуло и она выгнала его назад, к мамочке, которая воспитала такое сокровище. Теперь она пребывала в перманентном поиске третьего, но при этом точно знала, что «все они гады и ничего хорошего ждать от них не стоит».

Дела у ее подруг обстояли не лучше, а когда и намного хуже, чем у нее самой; и до появления Татьяны света в конце туннеля видно не было. Теперь же она точно знала, что «и на этих мерзавцев найдется управа и вообще не зря Екатерина Великая и Елизавета…».

Она лучше Андрея понимала, что сейчас с ним происходит, и, спросили бы ее совета, порекомендовала бы подойти, представиться и, как знать, может, и ухватить свой кусочек счастья в этом безумном мире. Но кто спрашивает барменшу о чем-то, кроме меню? Разве что «где у вас туалет?».

А Татьяна откровенно любовалась молодым совсем еще человеком, которого можно было определить емкой фразой ослика Иа: «подумать только — мой любимый цвет и мой любимый размер!» Он радовал ее взгляд, был приятен, и — вот еще одно преимущество зрелости — она имела полное право делать то, что ей заблагорассудится. И не отводить глаз. Вот только он не один. И сейчас уйдет, глупенький. Навсегда. А жаль.

Андрей стоял спиной к стойке, забыв взять сигареты, и смущенно улыбался еноту. Наконец Михаилу надоела эта немая сцена, в которой он не видел ни толку, ни смысла: он сгреб сдачу вместе с Маргошиными чаевыми, «Давидофф» и взял товарища за плечо твердою рукой.