Виктория Угрюмова - Стеклянный ключ

— Ой, тоже мне, агицын паровоз! Люди в такую погоду и в это время по домам сидят, ужин кушают. — И Сахалтуев безнадежно пошарил в ящике. — Вот черт, сигареты кончились.

— Поделюсь, — пробурчал майор. — Чего же ты тогда не домой пошел, а на службу поперся?

— Спинным мозгом чувствовал, что ты тут кукуешь один-одинешенек. Ужин вот привез от щедрот Кащеевых.

И Юрка принялся распаковывать сверточки из тяжелого пакета.

— Котлета с картошкой по-селянски. Кусок языка. А это что? А это рыба жареная, по фамилии судак. Ты же в буфет не спускался?

— Забыл, — признался растроганный майор, принимаясь за неожиданный ужин.

— Кипяток пьешь сиротский, — укорил его Сахалтуев. — И что глаголет твой свидетель Кочубей?

Барчук ждал, когда Юрка задаст ему этот вопрос, хотел его услышать и с ответом ждать не заставил:

— Врет и не краснеет, мерзавец.

— Даже так?

— Соловьем поет. Только что не в рифму. Без запинки. Без сучка и задоринки, чего, как показывает практика, в реальности не бывает.

— Ну-ну, это интересно, — Сахалтуев устроился на своем месте и по обыкновению водрузил ноги на стол. — Устал как собака. Рассказывай, начальник.

— Конечно, — передразнил Барчук тонким скрипучим голосом, — свидетель тонко намекнул мне, что рассказ его столь связен и логичен, потому что он сам проработал долгие годы в смежном ведомстве и хорошо знает цену любой мелочи. И что подготовился поэтому перед беседой, тщательно взвесил каждое слово. Только я ему ни на грамм не верю.

— Почему?

— А почему я знал, что ты сюда явишься?

— Закономерность, однако, сила привычки.

— И здесь закономерность. Юрик, а то ты не слышишь, когда тебе втирают? Зачем-то очень нужно Петру Федоровичу подставить нам некую гражданку Татьяну в качестве главной подозреваемой и потому преподносит ее просто-таки на блюдечке с голубой каемочкой. Причем, он и сам понимает, как неестественно выглядит его рассказ, вот и суетится со своими объяснениями про долгие годы службы на благо Родине. Хоть бы подождал приличия ради, пока я его спрошу, а откуда, гражданин хороший, такая точность, — было бы куда правдоподобнее. Нет, знает кошка, чье сало съела.

Юрка с интересом взглянул на насупленного друга:

— С этого момента прошу подробнее.

— Фигушки. Сперва твой отчет.

— Легко!

И Сахалтуев сжато и предельно четко обрисовал картину событий, о которых поведал ему Димка Кащенко.

— Интересно, — сказал Николай, во время рассказа не проронивший ни слова. — Точнее, кошмар. Наркота, всякие тайны Мадридского двора, страсти-мордасти… Только этого нам и не хватало.

— Согласен.

— Но зато кащейская версия, невзирая на ее явную сериальную суть, гораздо правдоподобнее, чем история, которую попытался мне втюхать господин Кочубей. Кстати, ты был прав — родственник, далекий потомок того самого. А может, и про это врет, солидности добирает.

— Ты мне расскажешь, что он тебе сообщил, или я сюда приехал только для того, чтобы тебя покормить? — поинтересовался капитан.

— Вполне серьезная и весомая причина, — надулся Барчук. — А лепетал он вот что: дескать, в Мариинском парке чуть ли не во всякую погоду — что в жару, что в ненастье, что при полном благолепии — пишет жуткие картины маслом некий пожилой художник…

— Который и заколол Мурзика прямо на мольберте, колонковыми кисточками?

— Не перебивай дядю! И что, дескать, покойный, фамилии которого господин Кочубей, увы, не знает, но опознал личность по фотографии, часто обретался возле этого самого художника, делая вид, что интересуется его живописью. Но на самом деле, как признался покойный в приватной беседе многоуважаемому Петру Федоровичу, его интересовала некая Татьяна…

— Итак, она звалась Татьяна. А что, этот покойный настолько сдружился с Кочубеем, что сделал его поверенным своих сердечных тайн?

— Вот-вот-вот! — возликовал Барчук, уставя палец в потолок. — Вот за что я тебя люблю! Стал бы ты — взрослый и вменяемый мужик — делиться своими переживаниями с первым встречным?

— Да я бы и со вторым не стал, — признался Сахалтуев.

— Совершенно верно. А Петр Федорович все пытается протащить нехитрую мыслю: дескать близких отношений с покойным не имел, но многое о нем случайно узнал. Даже поведал трогательную историю о том, что психологи называют сие явление феноменом попутчика. То есть нам гораздо легче чужим людям открыть правду о себе, вот отчего в поездах зачастую ведутся такие откровенные беседы, которые с домашними в принципе состояться не могут.