Софи Ханна: Солнечные часы

Наша комната. Знаешь, когда я поняла точно , что люблю тебя, что это не бездумная страсть, не физическое влечение? Когда ты сказал администратору мотеля: «Нет-нет, одиннадцатый номер. Непременно одиннадцатый, как в прошлый раз. Нам нужно, чтобы комната всегда была та же самая». Нужно! Не «мы хотим» – а «нам нужно». Вот такой ты у меня, обстоятельный во всем. Ты не валяешься на потертом, с жидкими кисточками диване, не забрасываешь на журнальный столик ноги в носках. Сидишь всегда прямо, полностью одетый – даже пиджак снимаешь только перед тем, как лечь в постель.

В тот день, оставшись со мной наедине, ты объяснил: «Уж очень убогий мотель. Боюсь, тебе будет противно. Если встречаться в одном и том же номере, по крайней мере, больше похоже на дом». И еще четверть часа извинялся за то, что шикарная гостиница тебе не по карману. А я даже тогда (сколько мы всего-то были знакомы – три недели?) сообразила, что не стоит и пытаться предлагать расходы пополам.

Я помню едва ли не все, что ты сказал мне за последний год. Может, если мне удастся вытащить из памяти нужную, самую значимую фразу, то она укажет дорогу к тебе? Мысль идиотская, сама знаю, – и все равно прокручиваю и прокручиваю в голове каждое твое слово. А вдруг?…

– Э-эй! – Я ткнула тебя пальцем в плечо. – Нет, каково? Совершенно голая женщина готова на все, а ты ноль внимания?

– Наоми, я не шучу.

– Да-да, конечно. Извини.

Спешки ты ни в чем не терпишь, даже в беседе. И злишься, когда тебя подгоняют. Сомневаюсь, чтобы я хоть раз тебя по-настоящему рассмешила; не уверена, что когда-нибудь видела хохочущим. Правда, с твоих слов я знаю, что такое с тобой случается, когда ты сидишь в пабе вместе с Шоном и Тони. «Я обрыдался от смеха, – часто повторяешь ты. – Так хохотал, что слезы потекли!»

Развернувшись ко мне, ты спросил:

– Наоми… Ты ведь знаешь, где я живу?

Щеки у меня вспыхнули. О черт, поймана с поличным, не отвертишься! Ты заметил, что я буквально сдвинулась на тебе и по крохам собираю все, что имеет к тебе хоть малейшее отношение. Всю предыдущую неделю я мысленно повторяла твой адрес точно молитву, даже вслух напевала за работой.

– Прочитала, когда я в прошлый раз заполнял форму в мотеле, верно? Заглянула в листок, я видел.

– Спиллинг, Чепел-лейн, 3. Прости. Ты не хотел, чтобы я знала, да?

– Так было бы лучше. – Приподнявшись, ты тоже сел в кровати, надел очки. – Не хочу, чтобы все закончилось из-за какой-нибудь глупой ошибки. Поэтому надо быть максимально осторожными.

Я закивала: конечно-конечно, все понятно.

– Но ведь администратор записала адрес. Вдруг пришлет счет из мотеля или еще что?

– С какой стати? Я всегда расплачиваюсь за номер наличными.

Тебе, наверное, легче: прежде чем уйти, ты исполняешь непременный ритуал, своего рода церемонию, отделяющую нашу с тобой жизнь от той, другой твоей жизни. Но и у меня есть свой обряд. Ночь после свидания с тобой я всегда провожу в мотеле (хотя тебя уверяю, что остаюсь там лишь изредка), а наутро бодро шагаю мимо стойки «Трэвелтел», притормаживая, только чтобы улыбнуться администраторше. И по-моему, выглядит это излишне непринужденно, чересчур живо, легко и потому наигранно.

– Никто мне отсюда никаких бумаг на дом не пришлет, – сказал ты. – И в любом случае, Джульетта не открывает даже собственную почту, не говоря уж о моей.

Я заметила, как дрогнули у тебя губы, как в уголках рта обозначились складки. Обычное явление, когда ты упоминаешь Джульетту. Между прочим, я и о ней собираю малейшие доступные мне детали. И рада бы этого не делать, да не выходит. Большинство сведений о твоей жене можно охарактеризовать как «не говоря уж о…». Она не знает, как включить компьютер, не говоря уж о том, чтобы зайти в Интернет. Она никогда не отвечает на телефонные звонки, не говоря уж о том, чтобы позвонить куда-нибудь самой.