Николай Зорин - Интервью со смертью

– А, Кира! Заходите, заходите. – Он закрыл за мной дверь. – Да не разувайтесь, у меня в связи с ремонтом страшный беспорядок. Давайте в комнату, на кухне что-то невообразимое.

Я отвлекла его от клейки обоев, через всю комнату протянулся развернутый рулон, в углу стояло ведерко с клеем.

– Вот сюда садитесь. – Василий Максимович вытащил из-под стола табуретку, обтер ее ладонями. Сам уселся на покрытый газетой деревянный стул на другом берегу обойной реки. – Может, чайку?

– Нет, спасибо. Давайте лучше я вам помогу с обоями или еще с чем-нибудь. – Предложение помощи прозвучало как-то глупо и неестественно. Он с удивлением на меня посмотрел. – У меня сегодня свободный день, – начала объяснять я, – а вам одному трудно с ремонтом управляться.

– Ну, спасибо. Обои действительно удобнее клеить вдвоем. Только мне неловко вас загружать…

– Все о’кей, – сказала я жизнерадостным тоном идиотично доброжелательной американки-соседки, – вы мне тоже сколько раз помогали. Только у меня просьба: если Лев Борисович позвонит или зайдет, не говорите ему, что я здесь.

– Хорошо. – Он удивленно пожал плечами. – Что-нибудь случилось?

Я рассказала ему, что увольняюсь из «Происшествий», что собираюсь в корне поменять свою жизнь, что Годунов по этому поводу весьма опечален и сопротивляется, что с Главным они как-то уж слишком быстро спелись – мне это неприятно и странно, – что статьи мои… В общем, я ему все-все рассказала и почувствовала необыкновенное облегчение. Он слушал внимательно, не перебивая, сочувственно кивал, сочувственно покряхтывал и покашливал. Тогда я совсем разошлась, и откровения мои стали вовсе уж откровенными.

Я курила предложенные Василием Максимовичем сигареты – одну за другой, как сто лет уже не курила, и рассказывала, рассказывала. Он слушал, сочувствовал, сопереживал, а я рассказывала. Так пьяного человека иногда прорывает – молчуна по жизни, накопившего за годы и годы скрытности глыбы откровений. У меня никогда не было подруги, не было друга – Столяров не в счет, с ним я не была откровенна, но он все про меня и так знал. Я и про Одессу Василию Максимовичу рассказала, и про сообщения, которые приходили на мой телефон, а теперь не приходят, потому что мобильник потерян, и мне очень грустно. Только о своих подозрениях, кто убийца, промолчала.

Как же я разболталась, боже мой, как разболталась! Но мне не было стыдно, и я чувствовала, что наутро не постигнет меня похмельный синдром. Слова вытекали, как рвота после долго сдерживаемой тошноты, – и организму становилось все легче и легче. Не знаю, до каких откровений я дошла бы в конце концов – может, и о подозрениях своих рассказала бы, если бы не помешали – зазвонил телефон. Глухо, неотчетливо зазвонил, будто из другой звуковой параллели. Василий Максимович встрепенулся, удивленно послушал перезвон, словно не знал, что у него имеется телефон. Поднялся, обвел комнату взглядом:

– Не понимаю, куда я его…

Телефон отыскался под ворохом газет. Василий Максимович снял трубку, лицо его почти сразу же приобрело какое-то недовольное выражение.

Я вышла из комнаты, чтобы не мешать. Пробралась на кухню, перелезла через сваленные в коридоре коробки. Здесь действительно царил полный хаос: одежда, папки с какими-то бумагами и даже мебель были перенесены из комнаты. Расчистив себе место, я уселась на подоконник. Под руку попался хрустальный магический шар, вроде того, который показывают в заставке рекламы НТВ, – симпатичная, но совершенно бесполезная вещь, очевидно подарок, сам себе человек такое не купит. У меня тоже был когда-то похожий шар, да и сейчас, кажется, где-то валяется. Я покрутила шар на ладони. Да, подарок случайно приглашенного на торжество лица, которое не знает интересов и вкусов хозяина. Или на работе подарили, на Двадцать третье февраля: дорогим защитникам Отечества от прекрасной половины человечества в лице милых дам нашего Пенсионного фонда. Каждому вручили по шару. Лучше бы выдали денежную премию! Нам тоже вечно дарят какую-то ерунду. На прошлое Рождество, например, презентовали по авторучке с китайским псевдозолотым пером. Ну кто сейчас пишет чернильной ручкой? Не совсем понятно даже, как ее заправлять, да и чернила можно раздобыть разве что в антикварной лавке.

Василий Максимович задерживался. О чем и с кем он может так долго разговаривать по телефону? Как же не вовремя ему позвонили! Мне вдруг стало обидно и грустно, заболела голова. Я приложила шар ко лбу, прокатила от виска к виску и чуть не выронила из руки – на лету уже подхватила. Испуганно оглянувшись на дверь, положила шар в небольшую коробочку, которая лежала тут же, на подоконнике, – ну его, еще ненароком разобью, а вдруг это для Василия Максимовича вовсе не бесполезная вещь, а дорогая память? Мой серебряный Рак на цепочке тоже кому-то может показаться обыкновенной безделушкой.