Антон Леонтьев - Ремейк кошмара

«Живой нет, а вот мертвый… »

Но никто подобной глупости, которая встречается в тех самых, ненавистных ей, но столь любимых Стасом (черт побери, почему именно Стас ?) фильмах ужасов, не произнес. Однако Юлии показалось, что за дверью раздалось какое-то шевеление. Или, быть может, кто-то вздохнул.

Не исключено, конечно, что она все это сама выдумала.

Юлия снова обернулась, размышляя над тем, что вернуться к Квазимодо — не такая уж дурацкая идея. Однако она сама не заметила, как ее рука воткнула ключ, все тот же самый, на зеленой тесемочке, в еле приметную замочную скважину.

В которую ключ вошел, как нож в масло. Юлия подумала, что метафора далеко не самая подходящая , дернула было ключ, решив, что не стоит все же открывать эту странную и страшную дверь.

Однако при этом повернула ключ, замок щелкнул, и босыми ногами Юлия вдруг ощутила легкое дуновение. Посмотрев вниз, она вдруг поняла, что дверь приоткрылась.

Юлия осторожно раскрыла ее, ожидая увидеть там все, что угодно. Например, притаившегося Великого Белка. Или камеру с развешанными на крюках мертвыми телами.

Или даже выход на улицу, ведущую к станции метро на московской окраине.

Однако ничего этого в камере не было — ровным счетом ничего. Юлия присмотрелась и поняла, что камера просто-напросто пуста.

И ради этого она подвергала свою жизнь опасности и очаровывала Квазимодо?

Внезапно из самого темного угла, прямо за дверью, донесся явный вздох, и Юлия в ужасе подпрыгнула.

Нет, она ошиблась, в камере все-таки кто-то был. Первым желанием Юлии было бежать прочь, не забыв, однако, закрыть дверь на замок. Однако, неимоверным усилием воли пересилив себя, Юлия, чувствуя, что волосы на голове у нее начинают шевелиться, сипло произнесла:

— Кто здесь?

В темноте — свет фонаря не попадал в угол за дверью — что-то шевельнулось, выдвинулось вперед, и Юлия, инстинктивно отступив назад, услышала вздох.

И вслед за этим ее глазам предстала девочка лет десяти, с заплетенными в косички белыми волосами, украшенными нелепой заколкой с веселой белочкой . Выбившиеся из косичек пряди, сальные и грязные, спадали до самого подбородка. Под ними еле угадывалось бледное, усеянное редкими веснушками лицо. Облаченная в лохмотья, некогда бывшие платьем, девочка стояла с закрытыми глазами.

Юлия вдруг прижала ее к себе и, гладя по тощей спине, чувствуя каждый позвонок, вдруг странно, словно придушенно , сказала:

— Господи, моя хорошая, все в порядке! Все закончилось! Что он сделал с тобой, что он сделал…

И вдруг поняла, что совершенно не хочет знать то, что он сделал с юной пленницей.

Он, Великий Белк. Кто же еще…

Девочка, тельце которой сотрясалось в рыданиях, пробормотала:

— Господи! Юлюсик! Ты наконец пришла! Я так рад, что ты пришла! Наконец-то…

Юлия, осторожно отстранив от себя девочку, лицо которой не выражало никаких эмоций, а глаза были все еще закрыты, спросила, чувствуя, что во рту внезапно пересохло:

— Откуда ты знаешь, как меня зовут?

Девочка, снова повиснув у нее на шее, ответила:

— Он сказал! Он сказал, что ты придешь! И что тебя зовут Юлия!

Юлия попыталась отстранить ребенка от себя, но это не получилось — она ощутила длинные острые коготки девочки, которые впились ей в шею.

— Кто он? — произнесла тихо Юлия, сердце которой вдруг забилось с утроенной силой. Потому что в ее голове крутилась одна и та же мысль : «А кто, собственно, сказал, что Великий Белк обязательно мужчина, а не, скажем, девочка-подросток?»

— Ты ведь сама знаешь, Юлюсик, не так ли? — раздался голос девочки, но голос этот был… был совсем не голос девочки. Он был такой страшный — и такой знакомый. Юлия могла поклясться, что знает, кому он принадлежит.

Но не помнит.

— Кто он? — закричала Юлия, с силой отшвыривая от себя девочку.

Та, упав на пол, захныкала, и голос у нее был прежний, нормальный, детский. Юлия ужаснулась самой себе — она подняла руку на ребенка! Причем на ребенка, который, судя по всему, гораздо дольше ее самой был пленницей психопата или даже команды психопатов и претерпевал, не исключено, кошмарнейшие мучения, о которых она, взрослая тетка, не имела и не хотела иметь понятия.

На ребенка, который, скорее всего, сошел с ума от ужаса, но который оставался ребенком и которому требовалась помощь.

— Детка, извини, я не хотела… — произнесла, склоняясь над девочкой, Юлия, а та вдруг подняла на нее свое личико, по-прежнему полускрытое волосами, и прошипела: