Лев Корнешов: По следам легенды

Нет, он не сложит оружие...

Сидеть в снежном укрытии было хорошо, однако все настойчивее думалось о том, что с рассветом каратели могут возобновить поиски. Тогда ему из этой западни не уйти. Он встал, сделал несколько шагов и вдруг понял, что не в состоянии оставить свое укрытие... И тогда, чтобы превозмочь себя, упал на снег и покатился вниз, по склону. Так он всегда делал в детстве, когда спускался с гор, с лесных делянок в родные Ясиня, и уставал так, что хотелось только одного - сидеть и не двигаться...

Где они сейчас, Ясиня? Небо было низким и темным, даже на десяток шагов впереди не было ничего видно. "Встань и иди!" - резко приказал себе Олекса. Куда угодно надо идти, только подальше от места выброски. Пусть ему поможет чутье горца, пусть помогут ему горы - ведь они свои, родные, не выдадут ворогу...

Лишь перед рассветом небо чуть прояснилось и робко выглянули неяркие звезды. Он достал карту: в Ясиня путь лежал строго на север. Теперь он шел уверенно - туда, где прошла его юность, где начиналась та его жизнь, под которой война резко и безжалостно провела черту. А когда придет время подводить итоги и этим дням, и всему, что было и прошло, он напишет:

"Прожил я 41 год, из них посвятил 20 лет делу бедного народа. Всю жизнь был честным, преданным, неутомимым борцом без личных выгод. Никогда не кривил душой. И таким умираю..."

Эти строки он написал в письме-завещании жене и дочери. Палачи явили неожиданную милость - разрешили письмом попрощаться с женой и маленькой дочуркой. Он догадался, что это игра в милосердие, как могли они отослать письмо отсюда, из хортистского Будапешта, в СССР? Что же, надо было перехитрить тюремщиков, и Олекса написал еще одно письмо, когда ему дали бумагу и чернила... И когда его вели на казнь, чьи-то руки незаметно взяли из его рук этот сложенный в квадратик листик, и письмо по нелегальным каналам выпорхнуло на волю, преодолело поля сражений, пришло к нам...

Ночь перед казнью тянулась невыносимо долго. Сквозь густо заплетенное в решетку окно виделся только черный траурный квадрат ночного неба, но память была сильнее оков решетки, она уводила Олексу на волю, перенесла в Карпаты, в совсем недавнее прошлое.

Это святая правда, что перед смертью и бессмертием человек видит всю свою жизнь. Увидел ее и Олекса - годы борьбы, свою любимую Сирену, своих верных друзей...

"Всю жизнь я был честным, преданным народу, и никогда

у меня не было мыслей о личной выгоде".

Узкая дорога петляла у гор. Чуть дальше она стремительно уходила по их склонам вверх, туда, где неясно плыли в дымке вершины. А пока извивалась на склонах, пробивалась сквозь ущелья, старательно обходила убогие нивки - земля здесь была на вес золота. Порой казалось, что дорога исчезла, провалилась в пропасть, а это она просто играла в свои игры с путниками, неожиданно и грациозно пряталась в тени ясеней, буков, кленов.

По дороге катилась легкая бричка-пролетка. Парой лошадей правил пожилой гуцул. Его пассажирами были молодые люди, один из них явно из здешних мест, другой приезжий, городской.

Бричка остановилась у перекрестка, где две дороги образовали крест. Давным-давно поставили здесь каменную капличку. Под щитком из белой жести - иконка с увядшими цветами.

У каплички на траве разложили на холстине скудную еду слепой старик скрипач и девочка-поводырь.

Путешественники подошли к деду.

- Здравствуйте, отец!

- Слава Йсу!

- И ты, дивчинка, здравствуй! Как тебя зовут?

- Маричка, - несмело ответила девочка.

- Какое красивое имя! - сказал один из приехавших.

- Имя красное, да доля тяжкая, - откликнулся старик. - Внучка моя, отца с ненькой недород да голод доконали. Чех? - спросил он молодого человека.

- Да, отец, из Праги.

- А чего занесло в наши края? По голосу слышу, не из купцов-банкиров ты, из других...

Незрячие глаза старика, казалось, видели собеседника, прощупывали его взглядом.

- К другу приехал... - ответил пражанин.

- Ко мне, - подтвердил невысокий, с резко очерченным лицом, быстрый, но несуетливый его спутник. - Я Олекса, из Ясияей...

Дед помолчал, взял скрипку в руки, тронул струну, поплыли в прозрачном воздухе печальные звуки.

- Жив твой отец, Олекса? - спросил он.

- Прощен будет, дедусь, - ответил Олекса так, как велит обычай.

- А старший брат, Василь? - снова спросил слепец.

- Знаете его?

- Помню, в восемнадцатом, когда Советы у нас ненадолго установились, он землей бедноту наделял. Славный опришок* был.

_______________