Татьяна Шахматова - Унесенные блогосферой

– Бортанула? – прошептал Сандалетин. – Это она так говорит?

Преподаватель распрямился, судя по всему, забыв даже о своем страхе.

– А что, не так? – нахмурился Борис.

– Нет, не так, но это не важно, – приосанился Сандалетин. – Я не имею привычки обсуждать своих бывших женщин.

Я удивлялся сдержанности Бориса. Будь на его месте я, непременно съездил бы мерзавцу по уху, но следователь отомстил ему иначе:

– А женщин с тобой никто обсуждать и не собирается. Тут незаконное проникновение и подозрение в причастности к убийству. Все понял? Ну, пошел!

На этих словах Сандалетин стремительно подорвался со стула, но тяжелая рука вновь усадила его на место.

– Да, кстати, что ты там про армию-то ребятенку по-дружески обещал? – сощурившись, спросил Борис, но нарушитель в ответ лишь таращился в пол.

– Саша, дай преподавателю зачетку, – попросил Борис. – Я правильно понимаю, что с ведомостью тоже проблем не будет?

– Не будет, – процедил Сандалетин, расписался и, метнув в меня ядерный взгляд, выскочил из квартиры.

Рассказ подействовал на Вику не так, как я ожидал: сначала она слушала молча, подавшись вперед, и только время от времени переводила взгляд от моего лица, как будто примеряя меня и все мною сказанное к окружающему пространству. Однако под конец рассказа она уже вовсе на меня не смотрела, откинулась на подушку и закрыла глаза.

– Ну вы даете! – без тени улыбки проговорила тетка, когда я закончил.

– Что опять не так?

– Да вообще-то все не так! – мрачно усмехнулась Вика. – Где запись с камеры, которую вы с Миллер установили за перегородкой? Это ведь камера Миллер, я правильно понимаю?

– Камера Ады Львовны, – подтвердил я. – Но запись не сохранилась.

– Почему?

– Ее Борис уничтожил, сказал, что такой блокбастер уэсбэшники могут неправильно понять.

– О-о-о, ну, хоть у кого-то голова еще немного работает, – невесело улыбнулась тетка. – Как, кстати, Миллер отреагировала на пустую камеру?

– Ну, вообще-то она расстроилась. Мы договаривались, что делаем все без третьих лиц…

– Еще бы! – хохотнула Вика. – Значит, Миллер все-таки осталась с носом.

– Она переживает, что теперь Сандалетин совсем разъярится.

– И то-то, братец, будешь с носом, когда без носа будешь ты, – пропела Вика на какой-то опереточный мотив. – Мозги включите, мистер Спилберг! Сандалетин, конечно, разъярится, но как попрешь против собственной объяснительной о незаконном проникновении? А вот Миллер от этой истории оттеснили.

– Она хотела тебе помочь, – покачал головой я.

– Это шантаж! – веско заявила Вика.

– При чем тут шантаж? – почти кричал я, потому что эмоции остались тем единственным пулеметом, который я, мирный человек, мог выставить против этой непонятной для меня мишени: Викиной логики. – Тебе не приходило в голову, что Сандалетин ей тоже мешает?

– Нет, не приходило. – Тетка покачала головой и посмотрела так, будто я забыл, сколько будет дважды два.

– А вот она говорит…

– Она много чего говорит. Но Сандалетин тут ни при чем.

– А кто при чем? Ты?

– Ну я.

– Зачем ты ей? Вы ведь давно не работаете вместе.

– Сложно… ответить… на твой вопрос, – делая паузы между словами, проговорила Вика.

– А ты постарайся.

Она задумалась. Посмотрела в окно, дернула головой, поправила волосы и наконец сказала:

– Миллер развлекается.

– Это не ответ. Что у вас за отношения? Ты ее ругаешь, она тебе вроде как помогает. Потом выясняется, что – нет. В конце концов, Миллер твой научный руководитель. Нельзя как-то попроще?

Виктория снова помолчала и вдруг проговорила резко, я даже удивился такой серьезности:

– Учитель – ученик – одна из тончайших скреп этого мира. Эта настройка так индивидуальна и так сложна, что я даже не могу подобрать правильных слов. Но Миллер не учитель. Она – игрок. Девочки в ней видят творца, Пигмалиона, великого гуру, а по-моему, она кукольник, который дергает за нитки. Как девочка из обычной ненаучной семьи может попасть в тот же университет? Только с протекцией влиятельной персоны вроде Ады Львовны. Все нитки на поверхности, как в китайском пуховике: «научная карьера», «успешная защита», «престижное место», «стажировка», «известность». А это ли не настоящая власть? Можно сколько угодно сталкивать, ссорить, мирить, приближать, отдалять, окутывать словами, влюблять, ненавидеть, перемещать, менять местами, смотреть, как дергаются. Миллер играет в людей. Это ее страсть. Ей никто не доплачивает, между прочим, за все эти литературные суаре, театральные кружки и внеаудиторную работу со студентами. Она сама готова за это платить. Это ее наркотик.