Татьяна Шахматова - Унесенные блогосферой

Миллер вдруг запрокинула голову и рассмеялась. Смех у нее был глуховатый, мягкий, роковой, как и ее глаза:

– Как так вышло, что вы с теткой настолько похожи?

– Мы близкие родственники, – съехидничал я, но, оказывается, она говорила не о внешности.

– Вы тоже торгуетесь в любой ситуации? – уточнила женщина, сканируя меня своим острым взглядом с расстояния вытянутой руки.

– Вообще-то я еще не начал, – ответил я, поймав себя на предательской самовлюбленной радости, разлившейся внутри от этого то ли комплимента, то ли издевки.

– Ладно, давайте к делу, раз вы такая деловая колбаса, – иронично прищурилась Миллер. – Я знаю, каким образом можно нейтрализовать Сандалетина. Ваша тетка, впрочем, тоже прекрасно знает, только она глупит и боится чего-то, хотя, будь на ее месте другая, давно бы его в порошок стерла.

– Звучит странно, – честно признался я. – Вика спит и видит, где б ей то каленое железо взять, чтоб товарища Сандалетина под корень выжечь.

– Торгуетесь! – снова усмехнулась Миллер, с особым удовольствием произнося это слово. – Но, как говорил великий комбинатор, вы не в церкви, вас не обманут.

– Нет, не торгуюсь. – Мне и нравилось, и не нравилось это слово в ее исполнении. Было в нем что-то порочное и восхитительное одновременно.

– А вам лично чем Сандалетин помешал?

– Голубчик мой. – Она грациозно откинула плечи, глаза ее сияли чистой бирюзой и, наверное, Миллер полагала, честностью. Внезапно она протянула руку и накрыла своей ладонью мою, но я почти сразу отдернул руку, почувствовав, что это уже явный перебор.

Посмотрев на меня с ироничным прищуром, Ада Львовна медленно убрала руку, словно давая мне шанс насладиться своей потерей, и продолжала:

– Нам же с вами важен результат, а не первопричина. Но если сказать в общем и целом, то я органически не перевариваю глупость. Так понятно?

Она улыбнулась снисходительно-нежно, и, глядя на нее, я подумал, что вот сидит передо мною преподаватель университета, известный ученый… Но если бы я задался целью пересказать этот разговор кому-то из своих знакомых, хотя бы даже своему школьному товарищу Пашке, который сейчас пишет армейские рассказы про свою службу, то ни одна живая душа не поверила бы мне.

Сейчас охотно верят аморфным заметкам и рассуждениям о жизни в формате блога или историям от первого лица, как кто-то принимает ванну или делает очередной шопинг для своего шпица. Правда жизни стала важна настолько, что ты просто не имеешь права писать от лица женщины, если ты мужчина, и наоборот это тоже работает. А вот историю с сюжетом, завязкой, наличием коварного злодея, доброго помощника и роковой женщины непременно окрестили бы небылицей.

Я сейчас ощущал себя в плену двух литературных и культурных штампов. С одной стороны, конечно, Миллер – это, что называется, ла фам фаталь – роковая женщина, которая знает о своей привлекательности и наслаждается игрой. С другой стороны, я понимал всю никчемность этой метафоры в применении к реальной жизни. Как бы молодо и прекрасно ни выглядела Ада Львовна Миллер – она в первую очередь солидный университетский ученый если не с мировой, то с российской известностью. К тому же она жена, мать. Что делает здесь эта дама? Зачем трогает мои руки и смотрит в глаза? В общем, я стоял на изломе информационной трассы культуры и дышал ее литературным выхлопом, не понимая, как вести себя в этой ситуации.

– Так что там Сандалентин? – все-таки поинтересовался я в конце концов.

– Знаете такого местного писателя Милашевского? – тут же отозвалась вопросом на вопрос Ада Львовна.

К стыду своему, я никогда не знал и не знаю до сих пор ни одного местного писателя. Как только кто-то из «наших» местных начинает регулярно печататься в столичных журналах, он очень быстро перестает быть местным и перебирается в Москву или Питер. Обычно все знают только бывших местных писателей, поэтому Миллер пришлось пояснять:

– Андрей Григорьевич Милашевский – по основной своей профессии был психологом, писал скорее для иллюстрации своих научных идей. В Москву не стремился. Однажды Милашевский написал рассказ в жанре рождественского или святочного рассказа под условным названием «Санки Санты». Вы в курсе, что это за жанр, святочный рассказ?

Я кивнул. Святочный или рождественский рассказ – жанр довольно редкий, как мне казалось, почивший в бозе, как и многие другие жанры обрядово-календарной литературы. Рождественский рассказ всегда предполагает наличие какого-нибудь ужасного финала. Если вы попали в рождественский рассказ, то приготовьтесь к самому худшему. Я приготовился.