Наталья Андреева - Раб лампы

— Меня назвали в честь Карла Брюллова! Слышите?! Великого русского художника! — заверещал Карл Янович. — Не Маркса! Я потомственный художник! Настоящий художник! Даже имя мое -имя настоящего художника! А она — подделка!

— Помолчи, — велел Давид. — Истерика отменяется. Будешь отвечать на вопросы, когда я их задам.

— Выходит, Борис Янович жив?! — Она уловила кивок. — Кто бы мог подумать! Тот самый высокий худой старик, которого я видела пару раз у ворот… Он же отлично выглядит! Сколько ему, говоришь?

— Девяносто один.

— В кого ж этот такой?

Она кивнула в сторону кровати.

— Поздний ребенок. Болел он в детстве много. Вот рост и замедлился. А потом и вовсе остановился. Ну что, Карл? Будем молчать? Теперь говори. Разрешаю. Как, когда, при каких обстоятельствах.

— Ненавижу… — раздалось шипение со стороны кровати. — Всех вас… Ненавижу… Подделка…

— Это понятно. — Давид вздохнул. — Профессиональная зависть. Видите ли, сначала Карл Дутов окончил художественное училище. То самое, в котором учились и вы, Маргарита Ивановна. Папа помог поступить. И писал он картины.

— Карл Дутов? Не знаю такого художника. — Она покачала головой. — Никогда не слышала.

— Ненавижу! — взвизгнул Карл Янович. — Вас всех! Тебя! Которые святое… святое искусство превратили в…

Он захлебнулся слюной.

— Я внимательно изучил справку, которую сделал для меня капитан Дроздов, — размеренно сказал Давид. — Я сразу понял, что сигнализацию в доме мог отключить только кто-то из своих. Я имею в виду тот день, когда разбили скульптуру. Эту, как ее?

— Лимбо, — шепотом сказала она.

— Простите. В искусстве я мало что смыслю. А вот в сигнализациях… Либо домочадцы, либо человек, в доме которого установлена такая же; который отлично знает, как и где она отключается. Я навел справки. Во вневедомственной охране, которая взяла на контроль ваш коттеджный поселок. И выяснил, что сосед…

— Мерзость! — высоким голосом отозвался тот. -Черная мерзость! Уродство! Докатились! Ходим и смотрим на это! Покупаем! Уродство! Мерзость!

— Ну конечно! — Давид усмехнулся. — Твои картины не покупали, а ты не мог понять, почему! Все малевал. День и ночь. Но таланта Бог не дал. Потом наш герой женился на натурщице. Красавица рассчитывала через него прославиться. Стать женой великого художника. Начиталась, наслушалась. Я, мол, буду как эта… Ну? Жена Сальвадора Дали?

— Гала, — рассеянно сказала Маргарита. — А почему вдруг Дали?

— Я к примеру сказал. — Давид смущенно хмыкнул. — Не многих художников я знаю. Дали знаю. Еще Маргариту Мун. Скульптора… В общем, птичка разочаровалась и упорхнула, а Дутов решил приобрести профессию хлебную. Живопись бросил, заочно стал учиться на экономиста и работать в бухгалтерии на крупном предприятии. Стал канцелярской крысой. Нарукавники, чтобы костюмчик не попортился, чаек с ломтем черного хлеба в обед, на ужин кефир. А денежки в заначку. К деньгам он захотел быть поближе — авось что и к рукам прилипнет. Так, Дутов?

— Вот где мерзость. — Маргарита усмехнулась. -Теперь я понимаю. Из художников — в бухгалтеры! С небес на землю! И все из-за денег! Потом инфляция, денежная реформа.

— Вот именно. — Давид вздохнул. — Он даже облысел, бедняга, такой был стресс. Когда на сберкнижке были тыщи, а остались копейки. Но потом выправился. В том смысле, что нашел себя при новом строе. В то время как папа оказался не у дел, Карл Дутов устроился в банк и сделал карьеру. Денег у него на три таких дома хватит. — Давид кивнул в сторону окна, за которым возвышался особняк Карла Яновича. — Будете смеяться, но стены банка, в котором он большой начальник, обвешаны его картинами. Под ними таблички: «Продается». И подпись: «Карл Дутов». Цена, между прочим, в у.е. Некоторые сотрудники покупают. Нижестоящие, понятно, которые от него зависят. Покупают, хвалят. Для Дутова это вопрос принципиальный: продать свою картину. А тут вы! Купили дом по соседству! Разве он мог это пережить? Особенно когда ваши дела пошли в гору. И вот ведь — сам постарался! С его легкой руки!

— Значит, это он разделался с Лимбо? — уточнила Маргарита.

— Он. — Давид кивнул. — Он следил за вами в бинокль. Симонов это заметил. Он вам не соврал.

— Но окна мастерской частенько занавешены! А в мое отсутствие — всегда!

— Вот ему и захотелось там пошарить. Не удержался. А увидел Лимбо — и…

— И еще раз смял бы ее в лепешку, — неожиданно спокойно и ровно сказал Карл Янович. — Сколько их есть — всех бы смял. На это смотреть нельзя! Это разврат!