Екатерина Лесина: Вечная молодость графини

– Потерпи, маленькая. Пожалуйста.

Он давно Анечку маленькой не называл. С того самого времени, как в этот дом переехали. В доме появились Танька и Олька, а про Анечку все забыли. Это было нечестно!

– Все будет иначе, – Серега неловко гладит по волосам. – Обещаю тебе.

Анечка верит.

Наконец они спустились в зал, который по случаю – а какому случаю-то? – был нарядно убран. Длинный стол прикрыли скатертью, как попоной. И выставили любимый тетечкин сервиз, который раритет и который можно трогать только по праздникам.

Блестел фарфор, сияло серебро, качались на воде розы и лилии. От аромата цветов Анечка чихает и утыкается в Серегину шею, которая горячая и мокрая.

Волнуется?

– Девочке надо в больницу, – говорит женщина в канареечно-желтом платье, мятом и нелепом на ее фигуре. У женщины волосы всклочены, а под глазами круги. И вообще старая она и смешная.

– Надо. Вижу что надо, – вторит ей мент, который когда-то сидел в классе и расспрашивал Анечку про Капуценко. У мента круглая физия и розовые поросячьи щеки. На нем брюки в узкую полоску и старушачья кофта с карманами. Левый оттопыривается.

Анечке любопытно, но спрашивать она не станет.

А мент смотрит внимательно-превнимательно. С ним Кузька дружит.

Мент снимает с пояса телефон – модель древняя, как и он сам – и говорит кому-то:

– Пришлите сюда врача.

– У нас есть врач, – перебивает его тетечка, но мент отмахивается и долго, нудно объясняет, что Анечка заболела и нужно ее увезти. Серега же, устроив Анечку на софу, становится рядом. И правильно. Так спокойнее.

– Что вы себе позволяете! – не выдерживает тетечка, когда мент заканчивает разговор. – Я как-нибудь сама разберусь со своими домашними!

– Разберетесь. Непременно разберетесь. Все здесь?

Все. Мама сидит в кресле у декоративного камина. Поза у нее учительская, выражение лица брюзгливое и раздраженное. Папуля забился в противоположный угол и оттуда наблюдает за всеми, точно суслик из норы. Тетечка повернула стул спинкой к столу и села.

На ней новый костюм, черный с серебристой искоркой. Ей очень идет. Оттеняет белизну кожи. В руках тетечки сумка-планшет, в глазах – раздражение. За ее спиной возвышается фигура Ильи. А он-то зачем тут? Тетечка позвала?

– Мы здесь, – вступила женщина в желтом платье. Она умудрялась смотреть на всех и вроде бы ни на кого в отдельности. – Мы здесь потому, что вы меня наняли разобраться в смерти Ольги и Татьяны.

Круто. Так она детектив? Не похожа. И даже не потому, что женщина – Анечка за торжество феминизма – а потому, что сама какая-то неряшливая и неуверенная.

– Мы разобрались, – подхватил Кузькин сосед, засовывая руку в карман чудовищной кофты. – Да уж, разобрались. Но для подтверждения и наглядности, так сказать, необходим небольшой эксперимент.

Он продемонстрировал гребень.

Это Анечкин гребень! Его принесли и подарили! И во сне тоже.

Мент поднял гребень над головой, держа за край двумя пальцами, а после швырнул на пол и, прежде, чем Анечка успела возмутиться, наступил. Широкий каблук продавил дерево, раздался хруст, от которого у Анечки заложило в ушах, и крик:

– Сволочь! Что ты делаешь, сволочь?!

Мент перекатился с пятки на носок, додавливая осколки, и посеревшая лицом тетечка кинулась к нему, вцепилась в кофту, толкнула, пытаясь сдвинуть.

– Сволочь… сволочь… какие же вы все сволочи…

Она вдруг села на пол и, закрыв лицо руками, заскулила.

Тетечка никогда раньше не плакала.

Странненько-то как!

А гребень Анечкин! Анечкин гребень!

Анечка попробовала вскочить, но Серега не позволил. Его руки, лежавшие на плечах, оказались неподъемными, и Анечка смирилась с тем, что теперь ей только и можно, что смотреть. Она и смотрела во все глаза, как дергается пойманною рыбкой тетечка, норовя дотянуться когтями до лица мента. А он нисколечки не нервничает, держит тетечку крепко и чегой-то говорит ей.

– Она убийца! – взвизгнул папуля, а женщина в мятом платье попросила:

– Заткнитесь, пожалуйста.

– Отпусти, сволочь! Все сволочи! Ненавижу! Господи, если бы вы знали, как я вас всех ненавижу!

– А ты расскажи, – попросил мент, пихая тетечку на стул. – Давай, дорогая, расскажи-ка ты нам историю, чтоб прониклись все. Аккурат времечко есть, пока машина едет.

Анечка вдруг увидела, что этот человек тоже очень устал, но прячет усталость, наверное, считает ее стыдной.

– Ты как? – шепотом поинтересовался Серега, поправляя подушку. – Ты извини, что вот так, но иначе нельзя было.