Агата Кристи - Роза и тис

Не сомневаюсь, что она испытывала то же самое.

Нам нечего было сказать друг другу...

Да, вот так-то...

В конце концов оказалось, что ничего серьезного между нами не было. Есть ли что-нибудь горше призрачного счастья? Единство взглядов, взаимопонимание, когда мысль одного тут же подхватывалась другим, дружеское участие - иллюзия.., всего лишь иллюзия, рожденная взаимным влечением между мужчиной и женщиной. Ловушка, расставленная Природой, - самая хитроумная, самая совершенная из ее уловок. Между мной и Дженнифер существовало только чувственное влечение - и оно породило столь чудовищный самообман. Страсть, только страсть...

Это открытие вызвало во мне стыд и негодование. Я почти возненавидел и себя, и Дженнифер. Мы растерянно смотрели друг на друга, и оба на свой лад пытались понять, что же стало с тем чудом, в которое мы оба так верили.

Я прекрасно сознавал, что Дженнифер молода и красива, но, когда она говорила, мне было скучно. И я тоже вызывал у нее скуку. Мы уже ни о чем не могли говорить, ничего не могли обсуждать с удовольствием.

Дженнифер продолжала упрекать себя за все, что произошло. Меня это раздражало, казалось ненужным и отдавало истерикой. Зачем то и дело твердить об этом?

Уходя в третий раз, Дженнифер заявила, бодро и настойчиво:

- Хью, дорогой, я очень скоро приду опять.

- Не надо, не приходи.

- Но я обязательно приду. - Голос Дженнифер звучал глухо, неискренне.

- Ради всего святого! Не притворяйся, Дженнифер! - заорал я на нее. Все кончено! Кончено!

Она как будто не слышала и продолжала говорить, что посвятит свою жизнь уходу за мной и что мы будем очень счастливы. Она уже настроилась на самопожертвование, это меня и взбесило. Я с ужасом понял - Дженнифер сделает, как сказала. Подумать только, что она постоянно будет рядом, болтая ни о чем, стараясь быть доброй, бормоча жизнерадостные глупости... Меня охватила паника - паника, рожденная слабостью и болезнью.

Я крикнул, чтоб она уходила, немедленно уходила прочь. Дженнифер ушла. Она испугалась, - но в глазах ее читалось облегчение.

Потом, когда в комнату зашла моя невестка Тереза, чтобы задернуть занавески, я заговорил с ней о Дженнифер.

- Вот и все, Тереза, - сказал я. - Она ушла.., ушла...

Она ведь не вернется, правда?

- Нет, не вернется, - тихим голосом подтвердила Тереза.

- Как ты думаешь, это моя болезнь заставляет меня видеть все.., не правильно?

Тереза поняла, что я имел в виду. И ответила, что болезни, подобные моей, по ее мнению, скорее помогают видеть вещи такими, какие они есть на самом деле.

- Ты хочешь сказать, что теперь я вижу Дженнифер такой, какая она есть?

Тереза ответила, что имела в виду не совсем это. По ее мнению, теперь я вряд ли могу понять Дженнифер лучше, чем прежде, но зато я сейчас точно знаю, как действует на меня ее присутствие.

Я спросил у Терезы, что она сама думает о Дженнифер. По словам Терезы, она всегда находила Дженнифер привлекательной, милой, но совершенно неинтересной.

- Как ты считаешь, она очень несчастна? - мрачно спросил я.

- Да, Хью, я так считаю.

- Из-за меня?

- Нет, из-за себя самой.

- Она продолжает винить себя в той аварии и постоянно повторяет, что подобного никогда бы не случилось, если бы я не ехал на встречу с ней. Но это же глупо!

- Да, пожалуй.

- Я не хочу, чтобы она себя этим изводила. Не хочу, чтобы она была несчастна.

- Полно, Хью, - возразила Тереза. - Оставь ей хоть что-нибудь!

- Что ты имеешь в виду?

- Ей нравится быть несчастной. Неужели ты до сих пор этого не понял?

Мышление моей невестки отличается холодной ясностью, что нередко приводит меня в замешательство. Я сказал, что ее замечание отвратительно.

- Возможно, - задумчиво произнесла Тереза, - но теперь сказанное мною не имеет значения. Тебе не нужно больше убаюкивать себя сказочками. Дженнифер всегда нравилось сидеть и вздыхать, как все у нее плохо. Она лелеяла эти мысли и взвинчивала себя. Однако если ей нравится так жить, почему она не должна этого делать? Знаешь, Хью, ведь мы не смогли бы жалеть человека, если он сам не испытывает жалости к самому себе. А жалость всегда была твоей слабостью и мешала тебе видеть вещи в истинном свете.

Я испытал кратковременное удовлетворение, обозвав Терезу крайне неприятной женщиной, на что она ответила, что, вероятно, я прав.

- Тебе никогда никого не жаль! - продолжал я.

- Нет, почему же, в известном смысле, мне жаль Дженнифер.

- А меня?

- Не знаю, Хью.

- И тот факт, что я - искалеченная развалина, которой незачем жить, тебя никоим образом не трогает?