Олег Рой - Тайный шифр художника

Мне вдруг вспомнилось, как однажды я в компании Заура покупал себе на рынке кожаную куртку, и он цинично, в духе страшилок «в колбасе нашли человеческий палец», пошутил, чтоб я смотрел внимательнее, дескать, татуировки попадаются. Хотя, скорее всего, он имел в виду клейма, которыми метят животных. Но сейчас я уже ни в чем не был уверен. Может, это позже?

Окон в ведущем к нише коридоре не было, лампадка же еле-еле теплилась. Но даже в этом неверном свете я заметил что-то на абажуре…

– Отец Тихон, вы можете мне посветить? – попросил я.

Он поднес поближе свечу, освещавшую нам дорогу сюда.

Сперва я увидел размытое пятно – просто пятно, но явно отличающееся по цвету от остального абажура. Нетерпеливо выхватив свечу, я приблизил ее почти вплотную…

– Что вы делаете, она же сухая, как трут, в секунду вспыхнет! – попытался остановить меня отец Тихон.

– Разве вы не видите?! – воскликнул я и сам не узнал свой голос. – Разве вы не замечали? Вика, взгляни… Пожалуйста.

Она заколебалась, но все-таки повернулась ко мне, наклонилась, опершись на мое плечо, и вздрогнула.

Да, перед моими глазами была отнюдь не галлюцинация.

На покрывающей абажур коже вырисовывался силуэт линейного корабля. Еще без залома на трубе, без башнеподобной рубки, еще не «Октябрьская революция», а линкор Императорского флота «Гангут». Силуэт, узнаваемый не хуже «Авроры». По крайней мере, мной, который так страстно увлекался когда-то историей военно-морского флота.

Но на рисунке был не только линкор. Сквозь прямолинейные контуры корабля явно проступали мягкие округлые линии смеющегося детского личика. Это было изображение девочки лет, быть может, трех или пяти, и, какие бы изменения ни постигали человека с возрастом, это абсолютно точно не была Елена Короткова. Ни малейшего сходства. Да и откуда было тут взяться ей, если на тот момент, когда сделали эту ужасную лампу, Андрей Зеленцов не то что рисовать – еще и говорить толком не умел…

– Давайте уйдем отсюда, пожалуйста, – тихо попросила Вика.

Тихон кивнул ей и повернулся к выходу. А я немного помедлил и, сам не зная, зачем это делаю, достал из сумки свой «Полароид» и сделал фотографию. Снимок вышел на удивление четким.

У крыльца уже весело пыхтел закипевший самовар.

– Сны приходят не просто так, – говорил отец Тихон, пока мы пили чай – не настоящий, а заваренный сплошь из сухих трав, терпкий и с явной горчинкой, но по-своему вкусный. – Бывают, конечно, и обманчивые сны, но душа мне подсказывает, что явно не в этот раз. Выходит, осталось у Андрея на земле какое-то незавершенное дело, и этот крест, Феофан, теперь нести тебе.

– Но почему мне? С какой стати?

Не то чтобы меня это пугало или подобная перспектива казалась мне неприемлемой – я и так увяз в этой истории по самые уши, но все равно хотелось бы знать, почему так сложилось. При чем тут вообще я?

– Кто знает? – пожал плечами монах. – Может, из-за имени. Он Андрей, ты Феофан. Феофан Грек и Андрей Рублев жили в одно время, были звездами равной величины, друзьями и соперниками. Хотя это было не такое соперничество, как сейчас, без пихания локтями. Каждый старался быть ближе к Дарителю их таланта, каждый стремился сделать больше. Наш Андрей был живописцем. А ты, случайно, не рисуешь?

Я отрицательно покачал головой:

– Нет, у меня к этому нет ни малейшего дара. Рисую, как в детском саду детишки калякают.

– Значит, твой талант в чем-то другом. Но он есть, – веско произнес отец Тихон. – Найди его и немедленно пускай в рост. Вы крещены? – неожиданно спросил он у нас обоих.

Мы с Викой синхронно кивнули. Он подошел к иконам и достал откуда-то (я не заметил, откуда) два кожаных шнурка с двумя крестиками:

– Тогда вот, возьмите.

Мы, не сговариваясь, склонили головы. Отец Тихон надел крестик сперва мне, потом Вике – ее крестик был потоньше и поменьше моего.

– И пусть Господь хранит вас везде, – тихо, но очень твердо проговорил он, осеняя нас крестным знамением. – Помните только, что самые страшные враги не те, что снаружи нападают, а те, что изнутри грызут. А самый главный из них – себялюбие. Кто себя вперед выпячивает, тот другого любить не может: наступит на него, да и дальше пойдет. Бойтесь равнодушных. И да пребудет с вами Господь…

Народу в обратном автобусе было немного – не то что с утра, даже удалось сесть рядом. Уставшая Вика задремала, склонив голову мне на плечо. А я даже не мог наслаждаться этим легким дыханием счастья – в голове, как у Страшилы из Изумрудного города, болезненными иглами топорщились мысли. А мозги работали не лучше Страшилиных же отрубей. Или мне просто не хватало какого-то важного кусочка головоломки? Или нужно было посмотреть на мешанину событий под другим углом? Но под каким?