Татьяна Александрова - Порою жизнь как детектив

Пока. Целую. Катя.

P.S. Посылаю тебе фото. Это я со своими новыми питерскими знакомыми в королевской ванной. В этой комнате короли ванны принимали — Карл, Людовики… нас пустили сфотографироваться. Валентин, думаешь, на троне сидит? Мы тоже так думали, сфотографировались, а потом разглядели, что это — кресло-горшок. Красивое, правда?

К.

В бухте царил штиль. Скромные катера и крутобокие яхты, маленькие лодочки, стоящие в будни на приколе, гляделись в свое отражение в воде, на которой не было даже мелкой ряби.

Он сидел в своей машине и ел сандвич. Сегодня с листьями салата, а вчера с тонким ломтем сыра. Хотя, сыр бы и не надо есть — холестерин и все такое.

Он улыбнулся. Просто лет было столько, что чуть больше холестерина или чуть меньше — уже не имело такого значения. Справа и слева от него стояли машины. А в них сидели люди и жевали свои ланчи, любуясь на воду. Это было гораздо приятнее, чем сидеть в душном офисе.

Какая девушка красивая! Не худосочная, стройная, все при ней. Зачем только бегает? Он вообще не понимал, зачем они все бегают вдоль залива с восхода солнца и до заката. И даже в темноте, когда и дорожки не видно — все равно бегают!

К машине подошли две женщины.

— Хелло, мистер Эндрю, как поживаете? — это одна из них — соседка, а вторую он не знает.

— Спасибо, все хорошо.

Они обменялись ничего не значащими приветствиями. Эндрю знал, что и этим женщинам не интересно, как он на самом деле. И он отвечал то, что положено, не вдаваясь в подробности. Так было принято в этой стране.

— Ланчуете?

— Да, уже заканчиваю, пора на работу.

Женщины поулыбались, пожелав Эндрю хорошего дня, и продолжили свою прогулку быстрым, очень быстрым шагом — чтобы не потолстеть.

— Странный старик… он что, еще работает?

— Нет, — ответила та, что была соседкой Эндрю. — Но он зачем-то всем говорит, что работает, хотя давно на пенсии.

И они пошли дальше, продолжая оживленно разговаривать.

А он завел мотор, развернулся и решил поехать в супермаркет. Как-никак, завтра Сочельник, потом Рождество — самый главный праздник в году. Надо было все сделать как полагается, как было всегда, несмотря на то, что он теперь один.

Долгую они с Анной прожили жизнь, привыкли друг к другу. Любил ли он ее? Наверное, нет.

Стыдно признаться, он не очень переживал уход Анны. Отнесся к этому, как к должному — все когда-то умирают. Зато он теперь свободен. Совсем.

Эндрю снова улыбнулся, вспоминая, как его ревновала Анна. Они прожили вместе почти сорок лет, и она всегда его ревновала, и в молодости, и даже в старости. Может, потому, что была старше Эндрю на несколько лет. Он не знал, почему. Повода вроде не давал.

Хотя парень он был видный — высокий, всегда поджарый, как гончая. И даже к старости не потолстел, не обрюзг. И не бегал никогда, между прочим.

А к женщинам был равнодушен. Почти всю жизнь прожил здесь, а не смог привыкнуть ни к здешнему климату, ни к здешним женщинам. Женщины были деловые, самостоятельные, а климат очень жаркий.

Вот и сейчас плюс тридцать пять каждый день, жаркое лето, а надо Рождество встречать. Ну, какой это Сочельник?

Одно слово — Австралия!

…Эндрю вздохнул, разбирая продукты. Уже разложил все в холодильнике, не забыв поставить молоко в теплое место, чтобы быстрее скисло — для мизерты, и вспомнил, что не купил свежих огурцов. Ведь мизерта без огурцов — не мизерта. Ну ладно, завтра еще успеется.

Все равно ему не сделать настоящий рождественский польский ужин — карпа нет. Он вспомнил, что мама готовила карпа в соусе с миндальными орехами и изюмом.

Мама! Такая любимая и родная, она осталась в памяти красавицей-полячкой, еще совсем молодой. Она так переживала за него, хотела ему счастья, лучшей доли. И благословила его тогда, согласилась с ним, двадцатилетним парнем, что надо бежать из Польши куда-нибудь на запад, здесь не будет ничего хорошего.

Он так и не узнал, как взбесился его отец — ярый коммунист, узнав, что сын сошел на английский берег и исчез…

— Эндрю, вы дома? — Эндрю вздрогнул: «К кому это?» Потом вспомнил — это ко мне, это я — Эндрю.

В стеклянной двери виднелось лицо соседа Майкла. Он был чуть моложе Эндрю. Может, шестьдесят пять?

— Дома, заходите, Майкл.

— Глория меня послала. Приходите к нам на Рождество. Что вы один будете?

— Спасибо, Майкл. Может, ко мне гости придут. Если нет — буду с вами.

— Эндрю, а вы видели — корабль из Европы пришел, Квин Элизабет. Нет? Огромный, в порту.