Николас Фрилинг - Сфера влияния

Он сидел спокойно и с улыбкой смотрел на женщину. «Все это вздор, моя дорогая, но если тебе от этого легче — пожалуйста», — думал он.

Несколько секунд она стояла, с презрением глядя на него, потом резко развернулась и вышла из комнаты, гулко захлопнув за собой дверь. Он слышал ее торопливые шаги по лестнице, она остановилась прямо над его головой, в той злополучной комнате, где прогремели два смертельных выстрела. Ему было жаль ее, но он ничего не мог поделать; он был абсолютно бессилен на протяжении всей этой нелепой истории, поэтому он просто мысленно составлял подробный рапорт о случившемся. В Амстердаме его наверняка будут расспрашивать обо всем очень подробно. Читать его будет не так-то просто, но это и не важно; главное — там отражены факты. Хайнц Штоссель в Кельне должен выполнить более важную и изнурительную работу. С тех пор как произошло печальное событие, Маршалы более никого не заботили — главным предметом переживаний и скорби стала юная немецкая продавщица, которая была счастлива от того, что ей выпала возможность выступить на карнавале в замечательном костюме, в котором она выглядела красивейшей девушкой в мире. Маршал не оставил в этом мире незавершенных дел, возможно, именно это стало причиной того, что он застрелился? Возможно, он смог сделать это в припадке пессимизма. А она захотела уйти с ним, она предложила это, она даже требовала этого, и Маршал уступил ей. Для него было чрезвычайно важно, что она не захотела покинуть его.

А что касается Анн-Мари… Ему было слышно, как она спускалась по ступенькам к двери следующей комнаты, чтобы осмотреть ее и собрать печальные свидетельства измены, оставленные Жан-Клодом. Потом он услышал, как хлопнула другая дверь и стукнули уличные ворота. Ну-ну. С этим он ничего поделать не мог!

После всего этого его размышления оказались совершенно бесполезными, точно все звенья цепи событий, совокупность которых привела к кульминации — двойной смерти, — теперь не имели значения. Он сам был одним из звеньев этой цепи, и его действия послужили своего рода провокацией. Он ничего не понимал, ему просто не дали возможности что-либо понять, но это было слабым утешением — это мучило его. Он должен был понять тогда, в Инсбруке, но искрящийся снег на склонах гор, абсолютно свежий пьянящий воздух, скорость и красота юных лыжниц — все это настолько ошеломило его, что он потерял способность ясно соображать.

«Я самый настоящий тяжелый на подъем житель равнин, — сказал он себе, — мне все это было не по зубам, я был напрочь выбит из колеи».

Он вдруг почувствовал камень в своих пальцах, ощутил его губами и языком, так, словно он был слеп и пытался познать его с помощью доступных ему чувств, но из-за недостатка практики пользовался ими очень неуклюже. Камень был просто камнем, в нем не было красоты и ценности, которые можно было познать только с помощью зрения. Он со вздохом положил его на место, потом достал из кармана блокнот и шариковую ручку.

Канизиус усердно добивался того, чтобы поставить последнего из Маршалов в положение полного бессилия. Это было нетрудно, гораздо труднее было найти путь к тому, чтобы наложить лапу на его богатство. Когда Маршал сбежал, он полностью открылся. Маршал был безответственен, необуздан, беспечен и мог сделать что-нибудь неправильное, что-то, что могло дать Канизиусу подходящий повод для того, чтобы убрать его со своего пути. Естественно, Канизиус обрадовался, услышав, что Маршал пустился в бега, прихватив с собой в Германии несовершеннолетнюю девочку: ничего лучшего и придумать было нельзя. И чтобы запутать положение еще больше, он со злорадством рассказал об этом Анн-Мари — ее сильные эмоции в этой ситуации, без сомнения, увеличили бы общее напряжение. Очень коварно.

На самом деле Жан-Клод не был последним из Маршалов. Анн-Мари тоже была препятствием. Никто не мог знать, насколько много она знала или предполагала, или Канизиус подозревал о том, что именно она знала или предполагала, но мужчина, о котором она с презрением сказала, что у него мозги бакалейщика, обладал некоей проницательностью, давшей ему возможность постичь всю противоречивость ее натуры.

В частности, он увидел ее «испанолизм», который был скрытой чертой ее характера. Она стала бы сходить с ума по Жан-Клоду и вполне могла бы пренебречь тем, что он возил с собой «девушку из свиты», она могла исходить злобой от ревности к этому несмышленому ребенку, который вдруг стал значить для ее мужа больше, чем она сама.