Николас Фрилинг - Ать-два!

Снова дождь… этот противный мелкий голландский дождь, который порывы ветра приносили с Северного моря. Он пробирает до костей, холодные тонкие струйки бьют в уши и глаза. Ван дер Вальк почувствовал себя старым и расстроился, что обращает на это внимание. Как давно уже он не оказывался ночью под открытым небом, не страдал от холода и сырости, скуки и усталости, защищенный своей работой? Но теперь он был сыт этим по горло и считал годы, оставшиеся до ухода на пенсию. Десять лет? Если, конечно, врачи не отправят его раньше. От сырости разнылась больная нога, и он захромал. Было мучением забираться в машину Арлетт («две лошадиные силы») и еще большим мучением выбраться из нее на Ван-Леннепвег. Да, работа не дает стариться.

Ему не приходилось бегать по улицам по ночам. Он был комиссаром, канцелярским работником, руководителем, кабинетным стратегом, а для беготни в его распоряжении находились энергичные, здоровые, молодые парни. Но он не мог полагаться только на них.

В половине десятого дождливого осеннего вечера Ван-Леннепвег был так же пустынен, как какая-нибудь андалузская деревушка в середине июльского дня. Длинноногие уличные фонари разливали грязно-оранжевый свет в полнейшей тишине, повисшей в завесе дождя. Ветер свистел над высокими бетонными зданиями квартала, но не трогал тишину, такую же неподвижную и тяжелую, как в лесу. Он впервые увидел лес с год назад. Арлетт смеялась над ним… человеку перевалило за сорок, а он никогда не видел леса. Так в Голландии же нет лесов. Но после того как с ним произошло несчастье, он привык гулять в том лесном краю, куда привезла его Арлетт. Буковые, еловые, сосновые леса — они вошли теперь в его плоть и кровь. Можно шагать долгие мили в тишине, пока не набредешь на какие-то странные холмики на поляне, отодвинешь мох и найдешь город инков, никем не замеченный и не тронутый в течение семи сотен лет.

На Ван-Леннепвег даже кошек не видно. За голым окном кафе с чахлыми цветами на подоконнике — лишь трое понурых мужчин, уныло потягивающих пиво. И молодежь предпочитает не слоняться по этому скучному бульвару, а отправиться в душные городские закусочные: соблазнительный запах картошки, не какой-то там примитивно поджаренной в масле, а тушенной в майонезе — настоящая панацея от юношеских страданий.

Три сотни квартир с двумя спальнями страшно перегреты и безупречно чисты. Запах горячей пыли от накаленных электронных ламп телевизоров, тошнотворный запах ванили от поглощаемого в огромных количествах печенья. Комиссар поднимался по лестнице, держа трость под мышкой. Человек, которого он поставил наблюдать за домом, неожиданно вырос за его спиной:

— Привет, шеф.

— Давно здесь?

— Заступил вместо Герарда час назад. Ни мыши. Ни мужа, ни любовника, никого.

— Слышал, что говорят соседи?

— Хо, конечно. Кучу всего, но все сбивает с толку. Никто не был знаком с этой женщиной. Милая маленькая девушка, как они говорят, но фамилия другая, иностранка, так что, когда твой муж долго отсутствует, даже если никто ничего не может точно сказать, ты, скорее всего, ведешь свободную аморальную жизнь, ну?

Похоже, что эти соседи не слишком оригинальны. Ван дер Вальк пожал плечами:

— Я хочу часок побыть здесь, осмотреться.

Спустя час он не получил никаких положительных результатов. Несколько негативных моментов. Например, никакого фотоальбома. У всех есть фотоальбомы, разве не так? А тут даже нет фотографии Рут, словно, словно… Нет, никаких выводов. Эстер Маркс не была ни чистюлей, ни неряхой. Одежда дорогая, но ее было немного. Она часто носила брюки, но у нее было очень милое платье из китайского шелка и сравнительно новые коктейльные платья из джерси с фирменной этикеткой модельера, а также две или три пары изящных босоножек на высоком каблуке. Гм… стоило бы развесить ее фотографии в отелях и барах, но он инстинктивно чувствовал, что это неподходящая идея.

Мебель неинтересная, стандартная. Маркс следила за модой, но вкусом не отличалась. Похоже, что она радовала себя с помощью виски — нашлись одна пустая бутылка и одна полная на треть. Она любила арахис и ела много фруктов. Она готовила много индонезийских блюд с рисом, как делало пол-Голландии. У нее не было никаких ювелирных украшений. По-видимому, она не получала никаких личных писем, и не было заметно никаких свидетельств того, что у нее были хоть какие-то родственники или друзья. В карманах одежды и еще одной дамской сумочке обнаружились обрывки билетов в кино, но все это были билеты на одного человека. Нет, не было ничего подозрительного или необычного в образе жизни женщины, которая много времени жила одна. Довольно старенький телевизор, много книг и журналов — «Пари матч», «Экспресс» — обычные журналы во французском вкусе.