Ольга Лаврова - Брачный аферист

- Как звали ее?

- Нина, по-моему. Да, Нина.

- Правильно. И по какому поводу был сделан снимок?

- Ну, она пригласила, мне что? Пожалуйста, фотографируйте сто раз. Принес шампанское для обстановки. Они соседи там, пятый дом от нее.

- Что еще ты помнишь об этих фотографиях?

- Петя самого звать, мужчину. Петя. А она была беременная, жена его... У них домик мне понравился, пять комнат.

- Память у тебя, Юрий Юрьевич, отменная. Будто месяц прошел, а не два года. Надеюсь, и родственников помнишь?

- У нее? Которая медсестра?

- Нет, я про фотографов.

- Про фотографов?

- Да. Например, старушка там жила.

- Ну, знаю эту старушку. У нее в Австралии сестра. Она даже летала в Австралию. Рассказывала мне.

- А почему я тебя про нее спрашиваю?

- Ну, короче говоря, у нее золотые часы. Хорошие были часы, английские...

Часы были занесены в протокол. Одна из бесчисленных краж на извилистом пути Юрия Юрьевича Ладжуна.

И так по каждому эпизоду он взвешивал, до какого мгновения можно отнекиваться, чтобы все-таки успеть потом "добровольно признаться". (Позже он будет проклинать себя за то, что "тянул резину". Позиционная война и впрямь обошлась ему дорого. Но не будем забегать вперед.)

Особенно упорно сопротивлялся Ладжун встречам с потерпевшими. Сообщение о том, что предстоит лицом к лицу столкнуться с прежней жертвой, неизменно влекло взрыв протеста.

- Я не желаю! - кричал он.

- Юрий Юрьевич, тут уж твои желания я не могу принимать в расчет.

- Тогда я буду молчать. Даже ни слова!..

- Несерьезный разговор. Придется видеться с потерпевшими, придется рассказывать.

- Никогда в жизни! Черт бы побрал! Зачем я должен каждый раз вспоминать!

Киногруппа, напротив, очень любила эти сцены: в кадре появлялись новые люди, а главное, снимать можно было открыто. Оператор получал свободу действий: ставь камеру как хочешь и демонстрируй наезды, отъезды, панорамы все, что умеешь. Процессуальные нормы допускают фиксацию на пленке следственного эксперимента, опознания и некоторых других моментов, так что это не вызывало ни малейших подозрений у Ладжуна. Он сидел стесненный, скованный, глаза в пол. Возникало впечатление, что ему стыдно.

Дайнеко подтвердил:

- Разумеется, стыдно. Не того, что обманывал и воровал, а что попался! Такой орел, супермен, считал себя на голову выше тех, кто шел на его удочку. И теперь - на тебе! - под конвоем, руки за спину.

Перенеся очередное унижение, Ладжун дулся на Дайнеко, а тот с поразительным терпением продолжал искать ключи к его душе.

- Его тоже надо понять, - говорил Михаил Петрович, - столько лет прожил одиноким волком. Он же ни единому человеку не мог сказать правду о себе! Разучился напрочь.

- Но вам все-таки рассказывает. Со скрипом, но рассказывает.

- Нет, я не привык клещами тянуть. И, кстати, ему откровенность тоже нужна.

Дайнеко учитывал все.

Учитывал повышенную потребность Ладжуна пусть в поверхностном, но постоянном общении, которое являлось важной частью его "профессиональной" деятельности. Зная, что с сокамерниками он не сближается, Дайнеко иногда два-три дня давал ему поскучать, чтобы накопилась жажда выговориться. Учитывал стремление Ладжуна внушать симпатию собеседнику. Когда Михаил Петрович веско произносил: "Юра, так негоже. Ты роняешь себя в моих глазах", - то желание нравиться нередко брало верх над расчетливым решением помалкивать. Учитывал и использовал его хвастливость и самомнение.

- Михаил Петрович, вы меня только поймите, - изливался Ладжун, - я не слабохарактерный человек. Я никогда ни слезы не пророню и никогда не буду милостыню просить! Я прямо гляжу следствию в глаза. Я не боюсь, вы поймите меня правильно.

- Юра, иного от тебя не жду, - отзывался Дайнеко. - Твои такие качества ценны и заслуживают уважения. Потому я задаю прямой вопрос и полагаю, что получу прямой ответ.

Не всегда добивался Дайнеко прямых ответов, но порой ставка на "сильного и смелого человека" срабатывала.

Как часто случается, преуменьшая на словах свою вину, Ладжун внутренне преувеличивал собственную "уголовную значимость". Он вам не какой-нибудь паршивый воришка, которым занимается лейтенант из отделения милиции. У него следователь аж по особо важным делам! Да весь в орденах!

Заметил он, конечно, и необычность помещения, где его допрашивали, спросил об этом у Михаила Петровича. Дайнеко мягко уклонился от объяснений, но кто-то в камере, очевидно, "догадался", что там кабинет для особо опасных и в соседней комнате дежурит специальный часовой. Мысль эта тоже давала пищу тщеславию Ладжуна. Он так занесся, что даже устроил скандал, когда ему принесли недостаточно горячую кашу, и дошел с жалобой до начальника изолятора.