Ольга Лаврова - Брачный аферист

Отправились на разведку: где и как размещать людей и аппаратуру. Снимать предстояло, естественно, скрытой камерой.

- Нам нужно не так много, - бодро объяснял Михаилу Петровичу режиссер Виноградов. Комната рядом с той, где вы будете допрашивать, и отверстие в стене, что-нибудь двадцать на двадцать сантиметров. Мы его хорошенько замаскируем, не беспокойтесь.

- Двадцать на двадцать? - с сомнением переспросил Дайнеко.

- Ну, в крайнем случае, десять на десять. Перебьемся.

Но вот мы ходили из одного следственного кабинета в другой и впадали в уныние. Стены их были поистине тюремные: толстые, глухие. Старинный кирпич, как кремень. Нечего было и думать пробить тут дыру.

Что же делать?

И тогда один из служащих повел нас вниз и показал две смежные камеры, разделенные дверью со смотровым глазком. В большей можно было допрашивать, а в соседнюю каморку без окна, но с отдельным выходом в коридор кое-как втискивалась съемочная группа. Снимать предлагалось через глазок, вынув из него стеклышко. Все понимали, что уже не до капризов. Убрали из каморки ведра-метлы и стали устраиваться, радуясь, что какое-никакое решение найдено.

Но когда оператор установил камеру, чтобы объектив точно пришелся в отверстие глазка, и посмотрел, что же получается, он помрачнел.

- Прекрасно! - одобрил Михаил Петрович. - С моей стороны ничего не видно.

- С моей практически тоже, - сказал оператор.

В кадре еле-еле помещались две фигуры по пояс за столом - если они не откидывались на спинку стула.

Это никуда не годилось. Пришлось уплотнять кадр. Стол заменили более узким, стул для подследственного - привинченной к полу табуреткой. Дайнеко позвали к глазку.

- Смотрите сюда, Михаил Петрович, - попросил оператор. - Если вы сидите, как Виноградов сейчас, я вас беру. Если отодвинетесь, то вывалитесь из кадра. Постараетесь помнить?

- Нет уж, уволь! На допросе других забот по горло.

- Но, Михаил Петрович, у меня объектив закреплен этой проклятой дыркой! Камеру невозможно повернуть.

- Тогда прибивай к полу и мой стул. Чтоб не думать, куда я там вываливаюсь.

Прибили стул. Протерли окно. Ввернули лампочку поярче. А тем временем выяснилось, что электричество в штаб-каморке зажигать нельзя - глазок светится; кашлять и в полный голос разговаривать тоже нельзя - слышно; в коридор рекомендуется выходить редко и осторожно - раздается слишком характерное металлическое лязганье замка. И так далее. Словом, надо было набраться превеликого терпения, чтобы молча и пассивно фиксировать многочасовые допросы в течение... какого времени? Никто не мог сказать заранее.

- Ну что ж, в тюрьме как в тюрьме, - пытался пошутить Виктор Виноградов...

Мы приоткрыли предсъемочную кухню не для того, чтобы пожаловаться на трудности. Конечно, их было куда больше, чем с обычным фильмом (и чем мы описали), но не в том дело. Условия съемок в значительной мере определили угол зрения на следствие - сквозь глазок, за которым разворачивался внешне статичный, но полный внутренней остроты поединок между Дайнеко и обвиняемым. Два голоса, приглушенно доносившиеся из динамика, мимика двух лиц, когда оператор брал крупный план, плюс жестикуляция на среднем плане - и все.

Насколько богаче внешними возможностями, насколько живописнее то, что снимают в открытую! Можно выбрать интерьер, тщательно поставить свет, операторы могут в свое удовольствие манипулировать камерами, разнообразя картинки на экране.

Это прекрасно, пока не касается серьезных документальных фильмов на криминальную тему. А такие теперь появляются, и читатели, вероятно, их помнят. Подобные ленты делаются, как правило, с благими целями, иногда очень талантливо. Но ценности человеческого документа они, по нашему убеждению, не имеют.

Уголовник и перед следователем играет, а уж перед объективом устроит роскошное представление на любой вкус. Причем даже намекать не надо, что от него требуется. Догадается и выполнит отличнейшим образом.

Угодно - получайте "социологический" анализ причин преступности в стране, перечень условий для ее искоренения. Хотите эмоций - пожалуйста: рассказы о несчастном детстве и последующих обидах, сознание вины, слезы глубокого раскаяния. Все, что угодно! У неслучайного преступника в крови тяга к позерству, истерике, к раздиранию рубахи на груди. И - превеликое желание любым путем "прославиться".

Видали мы с трудом отловленного беглого рецидивиста, который с упоением раздавал автографы на листовках о собственном розыске. Раздавал поймавшим его сыщикам и ощущал себя в те минуты уголовной звездой. Сыщики, конечно, не жаждали иметь роспись негодяя на его портрете. Просто сумели сразу подобрать к нему отмычку, чтоб и дальше не молчал, а хвастался, какой он необычайно хитрый, ловкий и прочее.