Ольга Лаврова - Третейский судья

- Вот смотрите, - говорит Пал Палыч. - В церкви поставил три свечи за упокой. Знать бы о ком... "На кладбище провел долгое время у могилы Майковой Софьи Андреевны". Чрезвычайно интересно! Кто она Якову? Не случайная же знакомая. Из этой могилы надо выкопать его прошлое! Предлагаю тебе, Александр Николаевич, вспомнить оперативную юность. Смотрим дальше. Двадцать восемь минут стоял напротив некоего дома, смотрел на окна четвертого или пятого этажа. Заметьте, какое тут примечание: "Объект вспоминал что-то грустное". Для наружной службы необычное наблюдение. Что-то у него в этом месте ноет. Или вырос там, или кто-то жил любимый.

- Ну и что ты хочешь? - спрашивает заинтересованный Томин.

- Хочу знать, не известен ли он кому из жильцов. Хочу знать все, что произошло в этом доме до отъезда Янова из страны. Хотя бы за полгода. В идеале - года за три.

- Мудрено, - роняет Юрьев.

- Тут я как раз полагаюсь на вас, Юрий Денисович, - подзадоривает Пал Палыч.

Тот в сомнении покачивает головой. Знаменский оборачивается к Канделаки.

- Наконец последнее.

- Психиатрический интернат? - угадывает тот. - Ладно, навестим психов.

Соберись Канделаки "навестить психов" сразу, он застал бы в интернате Коваля. Того почему-то тянуло и тянуло повидать мальчика. Что за наваждение? Пожал плечами и поехал.

И вот уже минут сорок они вдвоем прогуливаются по территории. Мишенька цепляется за пиджачный карман своего спутника, а другой рукой обнимает дареную игрушку: синего слона. Конечно, здешние жители слона отнимут и растерзают, но пока ребенок счастлив.

Он выглядит как-то собраннее, даже осмысленнее, чем в прошлый раз. В гнетущую монотонность интернатской жизни вдруг ворвался "Дядя", и Мишенька весь сосредоточен на нем. На детском уровне он понимает, что ему говорят и старается отвечать по существу.

- Я живу далёко, - рассказывает Коваль.

- Ёко, - вторит Мишенька.

- Там у меня есть дом.

- Дом! Дом! - радуется Мишенька, которому чрезвычайно нравится беседовать.

- Большой

- Касиий?

- Красивый? Конечно. И кошка Дуся.

- Киса!

Ковалю мешает полиэтиленовая сумка. Завидя урну, он комкает и засовывает сумку туда, шурша в ней пустыми обертками из-под всяких вкусностей. Мишенька трогательно помогает, и, глядя на него, Коваль думает, что это ведь единственный живой человек из его прошлого. А другие - если и есть - ему безразличны.

Откуда ни возьмись выворачивается дюжий санитар. Грозно командует:

- Хомутов! На обед!

Мишенька жмется к Дяде.

- Он сыт, - говорит Коваль.

- Порядок есть порядок! - Санитар тянется ухватить Мишеньку за плечо или за шиворот.

Коваль перехватывает его руку и, несмотря на сопротивление, отжимает ее прочь. Парень в восхищении:

- Ну, батя, ты силен! Тебя бы к нам в санитары!

Коваль усмехается и уводит Мишеньку. Сценку с санитаром тот понял, в общем, правильно и теперь торжествующе на него оглядывается.

- Кто у нас Мишенька? - отвлекает его внимание Коваль.

- Миснь-ка... Миснь-ка... - и тычет пальцем себя в грудь.

Усвоил. Выходит, способен чему-то научиться. Тихое, наивное, милейшее создание... Коваль простыми словами описывает свою огромную квартиру в Вене, и рыжую кошку Дусю, и ее котят, которых она регулярно приносит по осени. Мишенька слушает зачарованно, подавая односложные реплики.

И вдруг Коваль слышит свой голос, произносящий слова, которые означают, что он принял некое решение, не спросив себя, с собой не посоветовавшись, не прикинув всех возможных последствий. Голос произносит:

- Хочешь поехать ко мне домой?

- Омой... Омой... - эхом отзывается Мишенька.

- Поедем на поезде. Ту-ту.

- Ту-ту! Омой! - Что-то ему смутно вспоминается прекрасное, глаза светятся.

- Но не сейчас. Не сразу. Надо подождать. Жди.

Поймет ли он, что я не увезу его сегодня, что потребуется терпение?

- З-ди... З-з-ди... - старается Мишенька уразуметь и запомнить важное слово.

Коваль разговаривает со стареньким главврачом. У медиков есть присказка: "невропатолог с нервинкой, психиатр с психинкой". У главврача это выражается в том, что он болтлив и его "заносит". В интернате он на покое - вместо пенсии и потихоньку маразмирует. А был именитой фигурой, имел большие заслуги перед Родиной, когда психиатрия врачевала инакомыслие.

Мишенька бродит тихонько по кабинету, присматриваясь к новой обстановке. Разговор взрослых слишком скор и сложен для его восприятия.

- В Австрию? - поражается врач. - Боюсь, тут будут затруднения.