Шота Горгадзе - Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Верят, верят с удовольствием и азартом!

Но если намекнуть им между делом, что мальчик из хорошей еврейской семьи встретил девочку из тоже хорошей и — так уж случилось — очень состоятельной еврейской семьи, женился на ней и удесятерил капитал, то сколько из них поверит, что он ее любит ?

А сколько станет так презрительно улыбаться, как будто знает о его жизни что-то очень даже позорное? Вроде как их не проведешь. Им все ясно как день. Еврей и Деньги — синонимы. Как будто ему кто-то эти деньги дал за просто так. Какой-то Всемирный Еврейский Фонд по достижении каждым евреем тринадцати лет наделяет его деньгами. Миллион для начала. Чтобы войти во вкус. Поэтому евреи с детства умеют считать, планировать и осуществлять свои планы.

Но любить… У евреев душа маленькая, скаредная, жидовская, одним словом, душа. Какая любовь, скажите, там поместится? Разве что к деньгам.

Что на это скажешь, кроме как промолчишь?

Можно было бы возразить, что тот факт, что в его компании на сегодня работают пять тысяч человек и в год она оборачивает около миллиарда долларов, никак не влияет на то, что он любит жену, троих детей и пятерых внуков, но…

Прав был старый Исаак: «Дураку и счастье не впрок, умному и несчастье в помощь». Исаак был сед как лунь, и у него пахло изо рта, но он был мудр и отличал его среди других детей. Родители не возражали. Еще бы! Все дети играют в футбол, а этот целыми днями за книжками.

Исаак учил его жизни, как знал ее сам: по номеру на руке, по мертвым своим семерым детям, передушенным газом в «душегубках» Запорожья, по пережившей, но оставшейся навсегда парализованной, навеки застывшей в своем горе жене, по яблоку и меду, по Царице Субботе. Исаак учил, что, несмотря ни на что (ни на что!), все зависит от тебя, а не от каких-то там обстоятельств. Выбор за тобой. Всегда. Сколь бы труден он ни был.

Он слушал и с грустью думал о своей жизни, но молчал: глядя на жизнь старика Исаака, было как-то неловко жаловаться на свою.

Когда умерла жена Исаака, тот радовался и совсем не плакал. Стоя на похоронах напротив старика, он, еще совсем мальчишка, понимал почему, и старик, глядя на него, понимал, что он понимает, и улыбался ему. Кто-то покрутил пальцем у виска и сказал: «Старый Исаак сошел с ума от горя!» Кто-то повторил. И все забыли.

Горе! Что вы знаете о горе? Вы, ростовщики от веры, мо́литесь Богу по пяти раз на дню, раскачиваясь, как гуси, и воображая, что десять молитв — в десять раз лучше одной.

Спросите о горе у старого Исаака, и он промолчит вам о том, что не плакал потому, что все слезы давно уже закончились, и, ежедневно вынося нечистоты за своей женой, он делал вид, что не замечает, как она отворачивает свое лицо. Она утратила все: молодость, красоту, детей, здоровье, но не этот проклятый стыд.

Можно ли назвать жизнью эту полную стыда беспомощность?

Можно ли назвать жизнью вечное неистребимое горе по растерзанным войной детям, чьи распухшие водянистые лица с выпученными глазами и огромными синими языками приходили к ней во сне и молча прятались за нее, прося защиты и жизни, как просят все дети на свете у своих матерей?

Старый Исаак тогда совсем не был старым, и они вместе с женой в течение пяти ночей растаскивали смердящую гору человеческого мяса, и, найдя детей, прятали их в придорожной канаве. Им повезло: они нашли всех. В ту же, последнюю, ночь голыми руками вырыли они одну могилу на всех, сровняв холмик с землей, чтобы никто не нашел место.

Тогда он еще не знал никаких молитв, и они молча в первый и последний раз встали вместе у края пахнущей сыростью бездны, разделившей их жизнь и смерть на такие неравные доли. Их детям досталась смерть.

Но то, что досталось им, можно ли назвать это жизнью?!

Жена простудилась и слегла, чтобы больше никогда не встать. С какой ненавистью Исаак пришел тогда к Богу. О, если бы он мог, он бы вырвал Его сердце, и вырывал бы ежедневно, ежеминутно за каждого из детей, за то, что Он недоглядел и позволил случиться на этой земле людям с Его именем на ременных пряжках: «Gott mit uns!»

Сколько лет, сколько молитв, сколько мыслей было перетерто в прах, сколько дней и ночей ушло на то, чтобы изжить ненависть из своего сердца, и удалось ли это Исааку вполне, кто знает?

Но на похоронах он радовался. Он радовался тому, что для его жены все наконец закончилось, и где бы она ни была сейчас, и что бы с ней ни происходило, не может быть, чтобы там было хуже, чем здесь. И возможно, что там — о, Господи! — она забудет все, что с ней было здесь .