Шота Горгадзе - Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

— Дело закрыто.

— Простите?

— Я больше не хочу, чтобы вы занимались делом о покушении на меня.

— Понимаю. Что ж, я подпишу все бумаги…

— Вы не поняли…

Абрам Левин делает жест, приглашая меня садиться, и сам садится рядом со мной, не за свой стол.

— Я не хочу, чтобы вы занимались этим делом, потому что мы оба знаем, чем оно кончится. Пусть так оно и будет. Пусть ни одно новое обстоятельство не всплывет в его контексте. Я проиграл. NN на свободе. Точка. Как своему адвокату я говорю вам: хватит. Я хочу, чтобы об этом деле скорее забыли. Хочу, чтобы вы перестали им заниматься. И занялись другим.

— Каким именно?

— Верните мне сына.

— Простите…

— Вы слышали.

Я молча смотрю на Абрама Левина, миллиардера.

— Давайте начистоту, Абрам Яковлевич…

— Я на это и рассчитывал.

— Хорошо. Итак, вкратце. По моему глубочайшему убеждению, ваш сын, Гарри Левин, узнав, скорее всего, от вас же, что вы не внесли его имя в завещание, вступил в сговор с NN и организовал покушение на вас. Он же впоследствии и слил информацию о готовящемся покушении Полозову, имея целью заставить вас задуматься о бренности земного существования и передумать, внести его имя в список наследников. Он же устроил отвлекающий маневр с покушением на меня — убить или запугать, его устроил бы любой вариант, а когда все сорвалось, убрал с дороги исполнителя, Плетнева. Полагаю, что все это — на деньги NN. Знали вы или нет, Абрам Яковлевич, но ваш сын — хладнокровный и циничный убийца. Он обвиняется — или очень скоро будет обвиняться — в терроризме, похищении людей, организации покушения на убийство, покушении на убийство и убийстве. Это, извините, пожизненное. Без вариантов. Даже с вашими возможностями.

— Это — все?

— Не все, Абрам Яковлевич. Я не святой, и мне доводилось защищать разных людей. Я допускаю, что вы как отец готовы простить сыну все, включая испорченное кашемировое пальто, репутацию и даже собственную смерть. Допускаю и где-то даже понимаю, что чувство вины по отношению к собственному ребенку может быть больше чувства омерзения и стыда перед тем, что он калечил и убивал людей ради денег и мести: не знаю, чего в нем было больше, разбираться у меня нет ни малейшего желания. Я готов исполнить вашу просьбу и прекратить всякие действия по делу о покушении на вас, потому что вы — мой клиент, и (мне кажется, уже так давно) я взял ваше дело, потому что мне было это выгодно: вы известны, влиятельны и способны заплатить практически любую сумму не торгуясь. Но сегодня вы просите меня вытащить из тюрьмы человека, который хотел убить меня. Это… это, черт возьми… личное!

Сидя, Абрам Левин дотягивается до записной книжки, отрывает, не заботясь о красоте, лист, что-то порывисто пишет на нем и двигает обрывок по столу ко мне.

Сам того не желая, я вижу, что там написано.

— Вы согласны?

Я беру лист в руки и автоматически читаю написанное.

Голова начинает слегка кружиться, когда я понимаю, какого «оправдания» для своего сына ждет Левин и какой ценой.

Этот дом расположен в живописном месте.

Даром что сумасшедший.

Главврач клиники, Елизавета Николаевна Киссер смотрит на сидящего перед ней человека. Елизавета Николаевна знает его — это адвокат, несколько месяцев назад он приходил к ней на консультацию. Елизавета Николаевна согласилась на встречу и теперь жалеет об этом. Елизавета Николаевна бледна и сосредоточена.

Говорит гость. Говорит хорошо. Елизавета Николаевна ждет, когда он закончит, чтобы выгнать его вон.

В самом конце разговора гость встает и кивает. В кабинет входит мужчина, его движения явно стесняет правая рука на перевязи. Мужчина вырывает из блокнота лист и подвигает его по столу к Елизавете Николаевне.

Елизавета Николаевна Киссер берет листок в руки и почти автоматически читает написанное. Голова ее начинает кружиться.

Многие не любят Москву, особенно летом. А она любит.

Ну, ни продохнуть, ни проехать. Большинство терпит Москву, боится ее, проклинает за безысходность, дороговизну, сутолоку, за развязки, за узбеков, за пыль, за грязь, за то, что не Россия, мало ли за что. Так-то оно так, да вот только она давно заметила, что в любви (любой любви) главное — это осмысленное желание полюбить. Волевое, как судейский приговор.

За новорожденную ли, еще не запыленную, изумрудную листву по весне, вдруг пробивающую серый город насквозь через парки, сады и аллеи.

Или за масштабы. За возможности. Хочешь полюбить — найдешь за что.