Вильям Козлов - Ради безопасности страны

— Вы уверены в этом?

— Да, абсолютно.

— Но, может быть, все-таки какую-то часть материалов кто-либо помогал ему перепечатывать?

— Нет. Он все делал сам. Я говорю: он предпочитал держать свою работу в секрете.

— Тем не менее вам он доверился. Чем вы объясняете этот факт?

— Не знаю. Затрудняюсь ответить.

Антоневич выглядел сегодня равнодушно-усталым. Вообще в этом человеке таилась какая-то странная изменчивость, неопределенность: каждый раз он представал перед Серебряковым словно бы в новом качестве, как будто намеренно стремясь разрушить те представления, которые уже успели сложиться о нем. В прошлый раз он был спокоен, собран, а сейчас выглядел вяловатым, даже расслабленным, на вопросы отвечал замедленно, вроде бы лениво, точно ему уже изрядно поднадоела вся эта процедура и он уже не ждал от нее ничего нового, никаких неожиданностей.

— Тогда скажите, Антоневич: читая машинописный документ, переданный вам, как вы утверждаете, Бернштейном, вносили ли вы в текст какие-либо поправки?

— Не помню. Возможно, я и исправлял какие-нибудь опечатки. Чисто машинально.

— Возможно? Или исправляли?

Антоневич помолчал, словно бы прикидывая возможные последствия своего ответа.

— Да, теперь я припоминаю, — сказал он. — По-моему, я действительно поправлял некоторые ошибки.

— Некоторые? Однако экспертиза установила, что все поправки, внесенные в машинописный текст, сделаны вашей рукой. Не правда ли странно — автором текста, по вашим словам, является Бернштейн, а поправки в текст вносите вы? Что вы на это скажете, Антоневич?

— Это вполне объяснимо, — сразу отозвался Антоневич. — Дело в том, что Бернштейн очень торопился, рукопись своей книги он передал мне, как я уже показывал, утром, в день своего отъезда. Естественно, что, готовясь к отъезду, он не успел вычитать ее сам.

— На предыдущем допросе вы утверждали, что, получив машинописные материалы от Бернштейна, вы в тот же день вечером отнесли их своему приятелю Виктору Костину. Так?

— Так.

— И значит, вы успели и прочесть их и выправить за один день. Не можете ли вы припомнить, какой это был день?

— То есть что значит — какой?

Интересно — он на самом деле не понял вопроса или просто пытался выиграть время?

— Я спрашиваю: не можете ли вы припомнить, какой это был день недели?

— А-а... Затрудняюсь ответить. Не помню.

— И все-таки постарайтесь вспомнить. Ходили вы в этот день на работу, в институт или нет? И если ходили, то, возможно, брали с собой материалы, переданные вам Бернштейном? Или читали их дома?

— Да, конечно, читал дома. Вероятно, это была суббота.

— Вероятно или точно?

— Точно. Это была суббота.

— Суббота. Хорошо, так и отметим, — удовлетворенно сказал Серебряков. — Итак, вы прочли и выправили машинописный документ, переданный вам Бернштейном. Как все же вы отнеслись к его содержанию?

— Я не особенно вникал в содержание. Можно сказать, я читал машинально, потому что очень торопился. Улавливал только общий характер. Об этом я уже говорил на прошлом допросе. Кроме того, в рукописи оказалось слишком много опечаток, и это мешало воспринимать текст...

— Слишком много опечаток... — задумчиво повторил Серебряков. — Это верно, это сразу бросается в глаза.. А между тем свидетельница Румянцева Роза Львовна, сестра Бернштейна, показала, что ее брат профессионально владел машинописью и, как правило, не допускал опечаток. Чем же тогда можно объяснить наличие большого количества опечаток в тексте, который, как вы утверждаете, печатал Бернштейн?

Пауза выдала мгновенное замешательство Антоневича. Однако он тут же овладел собой.

— Не знаю. Возможно, он волновался. Но вообще, я думаю, — с легкой усмешкой произнес Антоневич, — на эти вопросы лучше всего мог бы ответить сам Бернштейн.

— А я думаю, — с нажимом сказал Серебряков, — объяснение этому обстоятельству может быть только одна: текст печатал не Бернштейн, а кто-то другой. Если принять вашу версию, которую вы только что так убежденно отстаивали, — что никто, кроме вас, не был посвящен Бернштейном в его секреты, то что же это получается, а, Антоневич? Вывод-то напрашивается сам собой?

Антоневич слегка шевельнул плечами.

— В конце концов, я мог и ошибаться. Бернштейн мог что-то скрывать от меня.

— Допустим. Но та же свидетельница показала, — продолжал Серебряков, — что вы брали у ее брата машинку на довольно длительный срок. С какой целью?

— Я уже говорил, что пытался попробовать свои силы, так сказать, на литературном поприще. Надеюсь, в этом нет ничего предосудительного?