Нил Олсон - Икона

— Повар глухой, да его сейчас и нет. Сиделку я отпустила, когда дедушка умер, так что я здесь одна. Кофе хотите?

Они прошли в светлую кухню: в окна били солнечные лучи, рассеянные росшим во дворе огромным платаном. Мэтью колебался. Это был его первый самостоятельный выезд к заказчику, и он не помнил, что предписывал протокол в подобных случаях.

— Только если вы сами будете кофе.

— Я пользуюсь любым поводом, чтобы выпить чашку кофе. Пожалуйста, садитесь.

Из дешевой пластиковой кофеварки на столе она налила выдохшийся, судя по запаху, давно заваренный кофе в голубые кружки.

— Сахар, молоко?

— Черный, пожалуйста.

— Я рада, что вы это сказали, потому что молока нет, а где сахар, я не знаю.

Он отпил кофе и отставил кружку. В его семье никто никогда бы не предложил такой кофе даже худшему врагу. Какие странные отношения с едой у богатых!

— Так кого же вы ожидали увидеть? — спросил он.

— Ой, я не знаю.

— Твидовый пиджак, седые волосы и очки?

— Именно так. Может, еще трубка.

— Только не на работе. Краски очень чувствительны к табачному дыму.

— Конечно. На самом деле я думала, что придет кто-нибудь постарше.

— Я изживаю этот недостаток каждый день.

Она снова засмеялась, и он подумал, что ему придется побороть в себе искушение делать так, чтобы этот смех звучал снова и снова.

— Вы давно работаете в музее?

— Три года. Недолго. Там можно проработать десять лет и все равно ощущать себя новичком.

— Но вы хранитель музея?

— Ассистент хранителя.

— Внушительная должность для такого возраста, не правда ли?

Теперь он начинал понимать. Это была не просто вежливая беседа. Его проверяли: справится ли он с этой задачей — оценить коллекцию ее деда.

— Да нет. Просто им нужен был человек, разбирающийся в православном искусстве, в иконописи восточной ветви православной церкви. А это как раз моя основная специализация. До этого я два года работал в Византийском музее в Афинах.

— Интересно. — Похоже, ее саму утомили ее собственные расспросы. — Ужасный кофе, я приготовлю свежий.

— Я с утра уже выпил его достаточно.

— Вы хотите приступить к работе, а я тяну время.

— Никакой спешки нет. — Так, надо быть осторожным. Это нелегко — показывать незнакомому человеку картину, с которой у вас связаны какие-то переживания. Одно дело — расставаться с ней, другое — наблюдать, как какой-нибудь так называемый эксперт оценивает ее, сводя до уровня предмета продажи.

— А это то, чем вы занимаетесь, мистер Спиар?

— Надеюсь, нет. Я просто попытался представить, что чувствуете вы.

— Вы хорошо все понимаете. Наверное, вам часто приходится делать это?

— Да, в общем, нет.

— Дело в том, что икона находится внизу. Там что-то вроде часовни, которую построил мой дед. Это особое место. Туда никто, кроме него, не заходил.

— Понятно. Ну что ж, мы — или вы — можем взять ее оттуда и рассмотреть здесь. В любом случае мне требуется хорошо освещенное помещение.

— Ой, извините, о свете я и не подумала. Я даже не представляю, что ее можно рассматривать где-то еще, вне этой странной комнаты. Наверное, поэтому я ее там и оставила.

— Вы меня заинтриговали.

— Наверное, я сгустила краски. Это просто небольшая молельня, место уединения старого человека. Ну кто сейчас устраивает молельни в доме?

— Вероятно, в душе ваш дед оставался преданным Средневековью.

— Да, именно так.

— Можно на нее взглянуть?

Какое-то время она безучастно смотрела на него. Она выглядела уставшей, наверное, недосыпала последнее время. Мысли с трудом пробивались в ее сознание.

— На часовню? Конечно, я хочу, чтобы вы на нее взглянули. А потом мы можем вынести икону куда-нибудь в хорошо освещенное помещение, чтобы вы могли ее осмотреть.

— Прекрасно.

— Ладно. — Поднявшись, она опять помолчала. — Я только хочу сказать, что дед воспринимал ее не как произведение искусства. Для него это было нечто святое, объект поклонения.

Мэтью почувствовал покалывание в затылке, порыв вопреки его воле раскрыть что-то свое, тайное.

— Это и является первоначальной целью создания иконы. Для этого она и была написана, — негромко произнес он.

Слова были выбраны правильно. Она, похоже, успокоилась, хотя все еще стояла не двигаясь.

— Странно. Его воспитывали в католической вере, но он предпочитал православное искусство. Как будто эстетические вкусы подталкивали его к другой вере. Конечно, из-за этого можно усомниться в его искренности, но дело в том, что для него любое искусство, даже не церковное, было священным.