Нил Олсон - Икона

— Отличная новость, — ответил Мэтью. — Значит, анализ крови уже лучше?

— Немного. Во всяком случае, не хуже.

— Но в таком случае они должны продолжать лечение. Может быть, улучшение будет продолжаться?

— Может быть. Так они говорят, хотя сами этому не верят. А я не верю им. — В голосе Алекса сквозь бесконечную усталость слышались нотки раздражения. — В любом случае я не в состоянии больше переносить эти сеансы. Мне нужно отдохнуть. А здесь я не отдыхаю.

— Конечно, нет, — поддержал его Андреас. — Тебе лучше быть дома.

— Ну ладно. По-моему, тебе тоже нужно отдохнуть. Ты выглядишь хуже, чем я.

Андреас смотрел на сына, как смотрят на аварию на дороге — не в силах отвести глаз, понимая, что на его лице отражаются все его эмоции, — и все-таки не мог совладать с собой.

— Со мной все в порядке. Это из-за перелета. Никогда не смогу привыкнуть к самолету.

Лицо Алекса стало более мягким, чем в детстве, и именно в этот момент прошлое захлестнуло Андреаса оглушающей волной. Он попытался расстегнуть пальто и обнаружил, что оно уже было расстегнуто. Он ослабил воротник белой рубашки.

— Мэтью, дай деду воды, — скомандовал Алекс.

— Нет, — сказал Андреас. — Там, в холле, я видел кофейный автомат.

— Ты уверен, что хочешь кофе? Уже очень поздно. — Внук проговорил это с мягкой заботой, но в Андреасе мгновенно вспыхнуло раздражение.

— Ты думаешь, я что, старый идиот? Сам как-нибудь разберусь.

— Хорошо, сейчас принесу.

— Черный, без сахара, — послышался голос Алекса.

— Да, — ответил Андреас. — Вот видишь, твой отец все помнит. Спасибо, сынок.

Мэтью вышел, и они остались одни. Андреас уже не понимал, зачем он устроил это, зачем дал себе этот шанс, что он собирался сказать сыну.

— Фотис сказал мне, что ты не захотел его видеть, когда он пришел в первый раз. — Теперь Андреас перешел на греческий.

— Тебя это удивляет?

— Прошло уже так много времени. Зачем цепляться за прошлые обиды?

— Ты думаешь, время стирает такое? Тебе бы хотелось так думать, не так ли? Что есть какой-то срок твоим грехам и по истечении времени…

— Мы не обсуждали мои грехи. — В голосе Андреаса помимо его воли появилась твердость.

— Нет? Что же вы обсуждали? Я теряюсь в догадках.

— Твое благополучие.

— Ах да, мое благополучие. Тебя всегда это беспокоило. Ну что ж, в любом случае я же увиделся с ним в конце концов, так что ж теперь об этом говорить?

— Рини сделал тебя.

— Я стал слишком слаб, чтобы бороться с этим, так же как сейчас у меня нет сил спорить с тобой.

— Я не хочу спорить с тобой. Я благодарен, что ты согласился встретиться со мной.

Алекс выглядел потрясенным — или сделал вид, что потрясен.

— Ты мой отец. Мы семья.

— Фотис тоже семья.

— Фотис — просто родственник. А ты — это узы крови. Ладно, что мне сказать Мэтью? «Попроси своего дедушку подождать в холле»?

— Когда-то ты был способен на такое.

— Тогда я был сильнее.

— Так я потому здесь? Из-за Мэтью?

— Понимаешь, дело не в тебе. Не в твоем прощении. Дело во мне. Ты приехал, Бог знает почему. Я не хочу знать никаких других причин. Ты здесь. Правильно, тебе следует быть здесь. Давай на этом остановимся, не требуй ничего большего.

Алекс откинулся на подушки. «Старый идиот, — выругался про себя Андреас, — дурак, хватит тянуть из него силы. Действительно, оставь все как есть».

— Фотис пытается втянуть его во что-то, — сказал Алекс. — Что-то связанное с этой чертовой иконой. Тебе что-нибудь известно?

— Узнал сегодня.

— Ты не имеешь к этому отношения?

— Нет.

— Откуда мне знать, говоришь ли ты правду?

— Это правда.

— Не дай втянуть его в это дело. Оставьте моего сына в покое. Скажи этому старому интригану, чтобы не трогал моего сына.

— Речь идет о музее. Я не вижу в этом никакого вреда.

— Ты думаешь, Фотис непричастен к этому назначению? У него везде своя рука.

— Не вижу здесь никакой выгоды для него. Если икона станет собственностью музея, это положит конец всем его надеждам заполучить ее.

— Так ли все просто на самом деле? Кто рассказал тебе об участии Мэтью?

— Фотис.

— И что он по этому поводу думает?

Алекс мыслил как ученый, неискушенный в интригах, заведомо ложных движениях, преднамеренном запутывании. Без сомнения, это была одна из причин, по которой он отвергал и отца, и дядю: не только потому, что лицемерие составляло значительную часть их жизни, но и потому, что его самого легко было ввести в заблуждение.