Федор Анич - Я сделаю это для нас

Но контракт на десять лет… Нет-нет, черт с ними, с рамками. Дело в другом. Это катастрофа! Это рабство, на какое не идут даже начинающие зеленые мальчики-модели, которых соблазняют апартаментами в Токио, работой с лучшими дизайнерами и фотографами и прочей лабудой, а на самом деле за всем этим стоят — боль, слезы, пот и смерть от передоза или СПИДа.

Самая приятная картина выглядит следующим образом: контракт с гонораром (общим) и почасовой оплатой, согласованной сторонами для определенного вида работ. Понятное дело, что в этой сделке согласованности не будет, я просто соглашусь на те деньги, которые мне предложат. Предположим, это будут более или менее нормальные деньги, на которые можно жить. Но жить будет некогда — эксклюзивные условия предполагают работу по звонку, то есть модель занята только тогда, когда это нужно эксклюзивному держателю контракта. Я буду безвылазно сидеть дома в ожидании звонка, по которому должен сорваться с места и лететь туда, куда приказано. Я буду участвовать во всех показах, съемках и мероприятиях, от которых отказались другие (причин может быть много, самая вероятная: тяжесть и невыгодность). У меня не будет никакого выбора, скажут надеть трусы и стоять на Красной площади с флажком «Бурлеска», значит, я буду там стоять. И не важно, что на улице минус пятнадцать. Скажут стоять в трусах в гей-клубе и раздавать журналы — и это тоже я. Для «Бурлеска» это будет феерично: ведь они называют меня топ-моделью, и некоторые СМИ поддерживают их в этом. Это будет конец моей карьеры, конец жизни. А откровенные съемки? На баннерах я буду рекламировать все, от презервативов до эскорт-услуг, и плевать, хочу ли я или у меня другие планы на мое тело.

Не надо думать, что я драматизирую. Это все актуальные истории — может быть, где-то совокупность, то есть стянуто в одно из нескольких жизней. Но это было, это так и есть. Если у «Бурлеска» будет свой раб, все самые сливки с говна достанутся мне. Это будут каторжные условия, постоянная угроза возвращения заявления в полицию и наверняка многомиллионные неустойки за малейшее опоздание или неповиновение. Пока не пройдет десять положенных контрактом лет, Ванечка будет послушной шлюшкой ущемленных боссов «Бурлеска».

И Алекс… Вот ты мудак, дружище. Своя рубашка ближе? Ну почему все так? Что мне делать?

— Я не стану вас торопить, Иван, — сказала Светлана. — Пожалуйста, подумайте, все взвесьте и решите. Я буду ждать вашего решения и, исходя из него, продумаем наши дальнейшие шаги.

— Хорошо, дайте мне пару дней.

— И еще, Иван… Мне неловко это говорить, но, пожалуйста, не покидайте пределов города. Я знаю, что ваш загранпаспорт изъяли, но вам лучше не выезжать и за пределы МКАД.

Я уехал домой не просто в подавленном настроении, я был сломлен. Я не знал, что делать. Уже готовясь занести в навигатор адрес дачи, я вспомнил, что мне туда нельзя, и чуть не заплакал. Они отобрали у меня все!

Но дядю Вову они отобрать не смогут.

— Ваня, привет!

— Привет, дядь. Я в полной жопе.

— Приезжай.

— Мне нельзя покидать пределы Москвы.

— Что?!

— Да, все серьезно. Я не хочу раскисать, ужасно неловко, но, пожалуйста, приезжай ты ко мне. Мне нужна твоя поддержка.

— Вань, я сейчас выезжаю. Дождись меня.

— Хорошо, спасибо.

— Ты что, плачешь? Чего носом шмыгаешь? Или заболел?

— Нет, мне просто херово.

— Жди меня, я скоро. Все будет хорошо, верь мне.

Я заехал в магазин и взял огромную бутылку джина. На кассе я подумал, что, наверное, это мне сейчас не очень по карману, но плюнул. Какого черта! Я, может быть, скоро сяду или меня уже убьют, а я думаю о каких-то там деньгах. Да к черту их, гори они!

Дома я налил себе полстакана джина, кинул туда пару кубиков льда и уселся на балконе в позе лотоса. У меня была пачка сигарет, и я скурил ее, не замечая, как проходит время. На улице было тепло, но меня трясло. Дядя все не ехал, когда я опомнился, что уже ночь, а его все нет, я позвонил.

Телефон был недоступен. Или выключен.

К моменту, когда тревога голосила в полный голос, я уже прилично накачался джином и практически не соображал. Я закидал дядю эсэмэсками, причем они становились все жестче — спьяну я подумал, что он меня кинул. Когда на улице стало светать, я убедил себя в том, что дядя Вова решил, что я плохой племянник, плохой родственник и со мной лучше прекратить любое общение.

В тот момент я думал о многом, все варилось в голове и пульсировало как ненормальное. Мне кажется, что я слышал тихий скрип крыши, которая начала съезжать с винтиков, удерживающих ее все это время.