Федор Анич - Я сделаю это для нас

Я ничего не ел со дня смерти дяди Вовы, сама мысль о еде вызывала тошноту до рвоты.

Дядя был умиротворенный, от гроба пахло чем-то хвойным и бальзамическим, я боялся подойти, чтобы этот запах не въелся мне в ноздри навсегда. Но когда церемония окончилась и распорядитель сказала, что сейчас это случится, я попросил всех выйти и оставить нас одних на несколько минут. Люди вышли.

Я подошел к гробу, посмотрел дяде в лицо.

Ты был для меня всем. Ты ушел, и я остался один.

— Я люблю тебя, дядя Вова. Прости меня. Прощай.

И ушел, не оборачиваясь, не дожидаясь, когда гроб закроют и на колесиках вгонят в печь, где огненные языки пламени поглотят его тело, оставив от него только пепел.

Дядя как-то сказал мне, что люди любят страдать. Это заложено в подкорку: люди смотрят на насилие, упиваясь неприятными ощущениями, которых требует этот подкорковый червячок, люди копают в себе то, что сознание пытается зарыть, люди листают страницы с плохими, давящими на сердце воспоминаниями, стараясь снова пережить то, что они так желали забыть. Любовь людей к страданиям легла в основу каждой его книги, и он с наслаждением садиста исследовал эту сторону человеческой души, стараясь как можно ближе приблизиться к червячку и извлечь его.

— Сердце человека — самый чувственный орган, — сказал он мне как-то. — Но исследовать этот мир сердцем — это как войти в горящий дом. Хотя как в той песне? «Лучше сгореть дотла, чем задохнуться». Я так и не понял, как лучше. Надеюсь, ты когда-нибудь это узнаешь и расскажешь мне.

А несколько лет спустя дядя Вова вдруг поменял свою точку зрения. Он сказал мне, что человеком я стану только тогда, когда узнаю, как бывает больно от любви. К тому моменту мое Чудо еще не появилось, и я не понял, что он имеет в виду. Но после мне стало все понятно. А теперь я знаю, что любовь бывает разной, всегда. Нельзя любить одинаково дядю и Чудо. И я уверен, что если в моей жизни появится кто-то другой вместо Чуда, та любовь будет тоже другой, не лучше, не хуже, а другой.

И только на место дяди больше не придет никто. Он останется там, куда забрался сколько-то лет назад, и ничего его оттуда не вытеснит. А сейчас я сделал так, как он мне и сказал: перевернул страницу нашей с ним книги. Быстро перевернул, с болью, но оставил эту книгу у себя. Люди любят страдать, и я тоже, наверное, люблю. И я буду перечитывать эти страницы и корить себя, что не остался до конца, или что ставил какие-то условия, или еще за что-нибудь (было бы желание найти причину!), буду, буду! Так все делают, это и есть жизнь.

Я приехал домой поздно ночью, уже перевалило за полночь, я был готов признать, что три ужасных дня закончились. Дальше должно быть что-то другое, надеюсь, лучше. По крайней мере, порочная цепь разбилась, в четвертый день я похоронил дядю и больше ничего страшного не случилось.

Литературный агент дяди оборвала мой телефон, я знаю, чего она хотела: пригласить меня на поминки. Они организовали все сами, я отказался от участия. Я хотел побыть один и не приезжать никуда. Я не хотел слушать о гранях его таланта и о том, как все его любили, я хотел просто побыть наедине со своими мыслями, и все. Мне не хотелось там присутствовать, и я там не был.

На электронную почту пришло несколько сообщений от Светланы с отчетом о движении уголовного дела. Мне даже удалось забыть об этом на некоторое время. А еще Светлана написала по поводу судебного процесса с «Бурлеском», но я не стал вдаваться в подробности.

Я был ошеломлен своей тупостью.

Все, что было наворочено, — дело моих рук! Я читал письма Светланы, я видел свои доводы и свои слова в ее интерпретации («Адвокат представляет интересы клиента, какими бы нелепыми, с его точки зрения, они ни были», — говорил мне дядя) и удивлялся все сильнее и сильнее. Боже мой, ну до чего я дурак! Ну до чего же я идиотен!

Испытывая очень странное чувство реальности, я вышел на балкон. Вся моя еда — сигареты, коими я запасся вдоволь. Я выкурил почти пачку, облокотившись на перила, пытаясь понять: что во мне не так было все это время? Все, что было сделано, сделано словно во сне, не до конца проснувшись, не до конца понимая и осознавая…

Утро было ужасным. Нет, никто не умер, никто меня не арестовал. Я проснулся в ужасном настроении, в полном бессилии и вообще не понимал, что я должен делать. Но, главное, я знал: что-то нужно сделать, но вот что?

Иск к «Бурлеску». Что я должен сделать с этим? Я возмутился тем, что мой дорогой Алекс, который меня впоследствии подставил, не выполнил моего распоряжения и подписал контракт от моего имени с долгосрочным сотрудничеством. Чем мне это чревато? Тем, что после меня останутся обязательства, которых я исполнить уже не смогу. Верно? Верно! И это будет тем камнем, который останется после меня.