Федор Анич - Я сделаю это для нас

История с Чудом кончилась плохо. Через неделю ежедневных прогулок и общения мы поехали ко мне и переспали. Не без косяков, я был очень возбужден с первого свидания и был готов на все подвиги прямо в тот же день. Ожидание сказалось. Я дал себе слово исправиться к следующему разу, но не судьба.

Все оказалось банально просто, до обидного быстро и больно. Ох как больно! Зачем вообще нужны эти часы и минуты вместе, если в конце концов чувствуешь хотя бы минуту то, что я пережил «после»?

Я посылал ей цветы, она писала беспрестанно. Мы говорили по телефону, обсуждали очень интимные вопросы. Раньше я их избегал, боясь показаться слишком откровенным. Ну вы помните, как это было в школе? Кто-то говорит серьезно, подбирает емкие слова, не стыдится выражаться прямо, а кто-то развлекается и пересказывает (или и того хуже — показывает) ваш диалог всем, хихикая и подтрунивая над наивностью собеседника… И если отжать оттуда всю ложь и неискренность, то останется лишь то, что сказал ты сам. Как идиот, открылся и стоишь с разинутой душой, а люди обсуждают и говорят о твоих недостатках и достоинствах так, словно ты их об этом попросил. Отвратительное чувство.

Сначала я не писал ничего интимного в переписке с Чудом, а потом, после той ночи, я доверился, и понеслось… А пару дней спустя сообщения от нее приходили все реже. На работу она просыпалась первой и всегда желала мне доброго утра, но вечером я не мог ее никуда пригласить — даже погулять. Я приезжал к ее работе и сидел в машине как идиот, писал и ждал ответа. Вдруг она согласится сегодня поужинать? Или просто захочет меня увидеть? Но нет, отписки были милыми, и я верил им, но в сердце затаилась тревога, которая разрасталась день ото дня, мешая мне дышать.

Я ничего не понимал — время шло, мы увиделись один раз и то с условием «ненадолго», там было что-то еще, но меня убило сообщение: «Я не рассчитывала никуда сегодня ехать, правда. Не хочу врать, это было бы неискренне с моей стороны, давай просто поболтаем за чашкой чая». Если бы я прислушивался к себе, я бы давно уже знал — у нее изменилось поведение, и этим все сказано. Человек, каким бы великим актером ни был, не может играть сутками напролет, глаза выдадут. Меня как будто облили ледяной водой. Я сидел перед телефоном, пялясь в экран, и говорил себе: «Так тебе и надо, раскатал губу, ты просто перепутал, здесь ничего нет и не будет, успокойся и иди пообщайся с ней как с другом».

И я пошел, идиотский идиот, общаться с ней как с другом. И что вышло в итоге? Я сидел с глазами олененка, все никак не мог прийти в себя, обиженный и униженный донельзя. Зачем-то отвечал на звонки своего агента, просил прощения за работу во время встречи. Все могло подождать, но мне просто требовалось передохнуть. Я накачался джином и был готов начать откровенный разговор, но взял себя в руки, понимая, что пьяные разговоры мало чем помогут. Мы сидели и общались, алкоголь немного смазал краски, но сердце у меня болело нестерпимо. Я понимал, сегодняшняя встреча — последняя, все закончится там же, где и началось, на Цветном бульваре. И даже мои стандартные принципы не помогали.

С моим Чудом мне хотелось всего и сразу — семьи, детей, воскресной газеты и легкого халатика на ее голом теле; выхваченной у меня из рук чашки остывшего кофе и залпом допитого, моих трусов в ванной вперемешку с ее трусиками и миллиона ее тюбиков и баночек, за которыми я шарю в поисках пены для бритья… Все эти картины накатывали волнами, сжимали мое сердце и выкручивали его наизнанку. В тот вечер я измучился, а что творилось днями «до», просто не описать словами. Какое-то помутнение разума, борьба ее слов и моих чувств. Мозг говорил, что все ложь, все игра, просто так, а сердце верило каждому слову…

Я отвез мое Чудо домой и поцеловал в щечку, больше прощаясь, чем говоря «до свидания», и уехал домой. Всю дорогу мне пела Милен Фармер, Чудо писала, как ей было хорошо, хотя она не понимает, что со мной не так. А я прокручивал в голове обрывки ее фраз, каждая из которых оставляла глубокую рану. И все они кровоточили, пока я отвечал на ее сообщения, коря себя за несдержанность и отсутствие силы воли. В тот момент меня могло остановить только одно — если бы кто-нибудь отрезал мне пальцы.

«У меня сейчас такой период: я встречаюсь, ни к кому не привязываюсь».

«Главное, не приручиться; так можно разучиться дышать самостоятельно».

«Одной любви мне было достаточно, больше не хочу, не выдержу».

Я придумал к каждой фразе причину, по которой она была сказана.