Николай Леонов: Агония

- Корнея поймаю, теперь на нем кровь, - воспользовавшись тишиной, сказал Костя. - Он убил Дмитрия Степановича на ваших глазах. И вы... Костя проглотил несколько слов, - расскажете об этом на следствии ясно и четко. Покойный ваш Сипатый дрянной человечишка был, но о Корней говорил правду. Тот лишь чужими руками, вашими, к себе загребал.

- А парень твой. Воронок?

- Коля Сынок где?

Костя Воронцов отвернулся, не ответил.

- Сынка иной человек решил, - тонко откликнулся старик Савелий, прячась за чью-то спину. - Степка Хан.

- Тронулся, старик? - Кабан со скрежетом почесал щеку. - Хан тебя щелчком перешибет. Савелий захихикал:

- Через часок ни Корнея, ни Хана в златоглавой не сыщешь...

- Вы, граждане, непропитыми остатками мозгов покрутите, может, какая мысля и выкрутится, - сказал Костя. - Грехи за вами невеликие, в суде люди решают. Простить насовсем кое-кого не простят, а явитесь с повинной, учтут. В законе нашем советском об этом факте явки с повинной ясно сказано. Думайте, - он откинул стул, шагнул к двери, остановился. - На секунду прикиньте, зарезали бы вы девчонку и меня! Сны свои каждый в отдельности жевал бы... Совесть там, и другое, вам неведомое, тоже оставим. Я вас на самом краешке остановил... Ведь дальше для вас не жизнь была бы, а ужасный кошмар, до могилы и психушки.

- Корней!

- Он довел!

- Нет! Вы сами, друг перед дружкой, себя довели, - Костя взял со стола пистолет, сунул в карман.

- Две пушки Ленечка с Одесситом унесли, - подсказал кто-то.

- Карету я сюда пришлю, - Костя взглянул на лежавшего отца Митрия, на его мертво торчащую бороду. - Сукины дети! - он вздохнул тяжело и повысил голос: - Кузя! Ты где, убивец? Пойдем в тюрьму, завтра адвоката тебе приставим, - Костя Воронцов оглянулся, разыскивая Кузю, которому Сипатый положил в карман деньги, а Корней вложил в руку пистолет.

- Я его только видел вроде. Неужели сбежал, паршивец?

- Кузя, - Емельян шагнул к противоположному концу стола, где сидел Кузя, положив лохматую голову на тарелку. - Нажрался мальчонка.

Емельян хлопнул его по плечу, и "мальчонка" завалился набок и упал со стула. Уже все понимая, Костя подбежал, нагнулся - на сатиновой грязной рубашке, пропечатывая ребра, расползлось и уже подсыхало черное пятно.

- В сердце...

- Ленечка...

- За Сипатого, - сказал Емельян.

- Да? - Костя побледнел, губы его, обычно пухлые, истончились и стали серыми. - Значит, месть? Воровской закон? А деньги где? Ищи деньги, падла! - он влепил Емельяну пощечину.

Здоровенный мужик от такой пустяковины даже головой не тряхнул, опустился на колени и послушно обыскал труп. Денег, конечно, не было.

- За несколько дареных червонцев... товарища своего... Люди! - Костя Воронцов приподнялся на носки, глянул на всех сверху, по-птичьи склонив голову и бормоча: - Мальчишка на волю вышел третьего дня, - шагнул за порог.

Иван Мелентьев уже второй час толкался у Павелецкого вокзала, с безнадежной тоской поглядывая в черную глотку переулка, которая проглотила Костю и Дашу. Кучер, который их вез, проследил до этого места, а дальше идти поостерегся.

Мелентьев прогуливался вдоль серого массивного здания и поначалу распугивал проституток и блатную шушеру. Вскоре местная публика поняла, что Иваныч, так звали Мелентьева среди блатняжек, явился не по их душу, осмелела и приблизилась.

- Иван Иванович, может, надо чего? - робко спросила тонконогая девчонка, подталкиваемая в спину сутенером. - Мы для вас с превеликим удовольствием...

Мелентьев даже не расслышал, расхаживал от угла до угла широкими шагами, заложив руки за спину. Когда он удалялся от "черной глотки", то загадывал: "Если сейчас пойду назад и Костя не появится, иду в трактирчик на рынке. Там они, больше негде. Корней мой выкормыш, я в ответе". Старый сыщик шагал обратно, и Воронцов не появлялся. "Три раза туда и обратно - и иду", - уговаривал Мелентьев себя и продолжал расхаживать. Он всегда считал затею Воронцова безумием. "Ты бы еще зимой в лес голодных волков отправился манной кашей подкармливать, - в пылу спора сказал утром Мелентьев. Дилетанты, агитаторы, идеалисты, сосунки".

Когда он в очередной раз повернулся на каблуках и бросил взгляд на черный провал, то увидел на переломе тусклого света мужскую фигуру. Человек шагнул неуверенно, придерживаясь за стенку, остановился, сделал еще шаг.

Пьяный, решил Мелентьев. Уже видел кожанку и фуражку, уже бежал через площадь, повторяя, как заклинание: пьяный, пьяный, напоили.

Уж кто-кто, а субинспектор мог отличить пьяного от тяжелораненого. Только ненаблюдательный человек о раненом может сказать: он шел словно пьяный. Человек нетрезвый качается, может и упасть, но движения его расхлябанные, вольготные. Раненый идет, словно себя расплескать боится движения экономные, скованные.