Михаил Литов - Кто как смог

Вместе с представлением о реальности кота, мяукающего как будто из заоблачных сфер, Север утратил и представление о времени. Еще только две-три минуты назад он пил воду в кухне, но чудилось ему, будто с тех пор миновала вечность. Казалось ему, что кот уже гибнет в его неумелых руках, тем самым обрекая его самого на проклятие и тоже на неизбежную гибель. В его воображении Тушнолобовы вырастали в баснословных умельцев, в исполинских благодетелей животного да и человеческого царства, в богов, и он даже знал, что из-за своего неумения обеспечить кота сделался бесконечно мал, слишком мал, чтобы быть услышанным, если задумает вернуть этим небожителям их живой, довольно-таки странный, если вдуматься, дар.

Он чересчур долго, чтобы не сказать всегда, во всем сомневался, смотрел на окружающее как на некое недоумение и позволял себе в сомнении покачивать головой - вот в чем его беда и его вина, за которую он теперь покаран. Теперь окружающее вымахало в огромные, необъятные вещи, явления и истины, среди которых он не может не быть мал и ничтожен. Он еще отчасти посмеивался, соображая некоторую карикатуру в том, что орудием кары стал кот, красивый и сытый, но в то же время глубоко чувствовал, что смеяться в действительности нечему. Не стало какого-то стержня, за который он мог бы хвататься, вытаскивая себя из обваливающейся под ногами почвы, пропали куда-то все его восторги о городе, монастыре и заповедном луге, да и само сознание пребывания хоть в сколько-то прочном и определенном мире исчезло без следа. Север лег, подложив руки под голову, на кровать и тоскливо вытянул ноги, а кот, незаметно приблизившись, мягко взвалился ему на грудь.

***

Хозяин утихшего домика близ монастыря тяжело раздумывал о самых первейших, насущных, необходимейших жизненных шагах, не о шагах по жизни, как было раньше, а о каком-то преобразовании бытия, которое принесет счастье коту. Тот, будто в ожидании благотворных перемен, внимательно и серьезно смотрел в глаза Северу. Он долго устраивался на груди своего нового хозяина, переваливался с боку на бок, подбирал под себя лапки, пожевывал тоненькой кожицей губ, и, наконец, все словно свершилось и завершилось, он обосновался, перейдя весь в неподвижную сосредоточенность. Север начинал с мысли: все очень просто! этому созданию не так уж много надо для счастья! - но следовало затем добиться такой же простоты и по окончании размышления, т. е., собственно, и обеспечить коту раз и навсегда простое счастье, а это-то и не выходило. Путь от первого простого шага к окончательной простоте оказывался непреодолимым. Северу представлялось странным, что этот путь вообще возникает, иначе сказать, что после первого же шага не получается все правильно и надежно устроенным. Он думал, что это наваждение, с которым необходимо бороться, но тут же складывалось так, что и борьба вносила еще новые последствия и продолжения, новые необходимости, побеждавшие близкую, казалось бы, простоту решения. Между естественным побуждением обеспечить кота и реальностью каких-либо действий в этом направлении грозно бушевали целые картины сумасшедших перемен в сущем и безумной музыкой гремели мотивы, с трудом поддающиеся толкованию как именно причины, по каким нельзя сразу что-то сделать, а надо сначала решить важные вещи в отношении Тушнолобовых и самого себя. Стало быть, настоящие революционные сдвиги образовывались в сознании Севера, происходили реформы, громоздились геологические катаклизмы, взрывались солнца, разоблачались и дико отплясывали, а затем переходили в иную, неведомую ипостась Тушнолобовы, рушились церкви, пропадали с земли и даже из памяти людей старинные города, превращались в живописные руины некогда изящные построения человеческого духа - и цель всего этого заключалась, похоже, лишь в том, чтобы заколдованно, тупиково предшествовать действию не очень-то и хитрого обеспечения кота. Только себя Север не видел переменяющимся и растущим к чему-либо иному среди этих бешеных картин.

Он и для того, чтобы накормить кота, должен был сначала очистить душу от скверны, от бесовских мечтаний. По результатам, с какими кот пришел к нему, он видел, что Тушнолобовы сумели решить какую-то важную для себя задачу; гладкая блестящая шерстка животного подсказывала, что Тушнолобовы обходились с ним благородно, следовательно, они прежде должны были достичь в себе особого внутреннего благородства. Или даже чего-то большего, хотя Север предпочитал все же остановиться на благородстве, понимая, что предположение о большем поневоле ставит вопрос уже о святости, а это, пожалуй, было бы слишком, тем более что сами Тушнолобовы, какими он помнил их по свиданию в роще, по разговорам на лугу и посещению монастыря, не давали все-таки повода считать их святыми. Наконец, твердо создав мысль о благородстве этих людей, Север тут же начал сознавать, что большего он должен требовать не от них, сделавших кота гладким и блестящим, а от себя, еще только беспомощно лежащего под котом, ожидающим от него благотворных перемен. Может быть, и кот ждал от него не только пищи и ласки, но и большего, а именно раскаяния в прежних грехах, в греховных помыслах о жене соседа, покаяния, молитвы, очищения души, совершенства, святости. Вот на чем нужно сосредоточиться Северу. Тушнолобовы достигли благородства, а ему надлежит достичь святости.