Шоссе в это утро не представляло затруднений, Зоя разогнала машину, но вскоре, размахивая аппаратом слежения, выскочил из-за поворота взиматель штрафов. Долго потом ругалась Зоя, хотя не денег ей было жалко, а чувствовала она себя ущемленной, униженной, как если бы тот служивый силой проделал с ней что-то совсем уж необоснованное. Унижать можно Любушку или Милованова, но не ее, Зою, у которой капиталы, машина и твердое положение в обществе.
У Милованова в живописи карьера складывалась неровно, случались и взлеты. Но последнее время он уже не столько мучился ради каких-то будущих творческих свершений, сколько жил под тяжестью вполне прояснившегося для него грозного и туповатого слова "кризис". Выяснив для себя это слово, т. е. отлично разобравшись в происходящем с ним, он как будто даже успокоился, и порой ему нравилось это происходящее, ибо в кризис так или иначе в конце концов попадают, кажется, все сколько-нибудь значительные мастера, в иных случаях и не выходя из него уже вовсе. Хотя в темные минуты Милованов все же нехорошо удивлялся неожиданному истощению его творческих сил, пытался бороться с ним, напрягался, мучаясь выдумыванием чего-то новенького для грядущей работы возвращения в живопись, и внушал себе горделивую мысль, что истинному творцу в случае подобного истощения жить дальше совсем не стоит. А вообще-то неприятно было Милованову сознавать и вспоминать, что он уж слишком часто ставил свою работу едва ли не на поток. Бывало, пройдет у подвернувшегося покупателя некий миловановский сюжет, а художник тут же и начнет некоторую эксплуатацию удачной находки, волей-неволей склоняется к повторению ушедшего в чужое владение сюжета в надежде, что и на повторе удастся подзаработать. Оправданием тут могла быть только необходимость обеспечения себя пропитанием, но для истинного творца это было, конечно, слабое оправдание. В общем, вот так у Миловановых и бывало: Зоя не стеснялась показывать мужу кукиши и ругать его бездельником, а он у нее был ведь большим и сильно терзающимся творцом.
По Зое, муж давно уже пребывал в кризисе и, собственно, вся его живопись была, в ее глазах, сплошным кризисом и недоразумением. Она с самого начала объявила ее бесполезной, и, может быть, она сделала это тогда по капризу, чтобы задеть Милованова за живое, а себя выставить решительным и несокрушимым судьей, но если и так, то впоследствии она отлично привыкла к той первой оценке и уже принимала ее за свою вечно живую, действующую и безоговорочно правильную мысль. К тому же миловановская живопись была для Зои кризисом еще просто потому, что не приносила в их семью настоящих доходов, превращая цеплявшегося за нее и даже заявлявшего свой статус творца мужа в какой-то бессмысленный придаток к тем превосходным суммам, которые зарабатывала она, Зоя.
Отдохнув после досадной встречи с дорожным мздоимцем, женщина взялась за мужа. У него слово "кризис" стало роковым с недавних пор, а у нее упомянутый "придаток" уже давно вырос в нечто привычное и примелькавшееся. Но дорога веселила и вдохновляла Зою, пробуждала ее воображение, и словно сама собой исчезала семейственная застойность, уступая место быстрым и ловким изобретениям. Зоя, конечно, всего лишь пожилой бабенкой топталась все на той же старой, жутко утрамбованной почве, все на том же "придатке", но как она, вцепившаяся в руль и вперившая взор в серую ленту дороги, молодела при этом, как уже научилась за недолгое время шоферства превращать это топтание в настоящую пляску и на ходу вворачивать что-нибудь свеженькое в поток набивших оскомину слов! К "придатку" прибавился "присосок", и Зоя чувствовала, что нашла действительно новое, свежее, а может быть, и окончательное, нечто такое, что неотвратимо сразит мужа наповал. Ею овладело возбуждение. Нарочито она разгоняла машину, пугая своих спутников, и рисовала на дороге какие-то даже петли и фигуры, смеясь при этом и выкрикивая:
- Что, заяц, струхнул? А? Перетрусил, зайчонок?
Относилось это определенно к одному лишь Милованову. Он размышлял о будущем Ростове и соединении своей духовности с седой, более или менее известной ему стариной этого города, а тут вот уже ему предлагалось гадать, с какой целью именно его принялась уличать водительница в трусости и почему это не касается Любушки, которая могла испугаться отнюдь не меньше.
***
Был однажды в совместной жизни Милованова и Зои случай, лет семь назад, в ту пору, когда они частенько расходились да опять сходились, еще не смирившись с неизбежностью сообщного доживания своего века. Тогда у Милованова была горячка усиленной работы, он писал картины "чуть ли не пачками", как говорила Зоя, но дохода это не приносило почти никакого, и жена, удручившись сознанием скудости их быта, завопила, что бедности больше не потерпит. Мол, словами и не выразить, в какой нищете они прозябают, и никого беднее их на свете нет. Причина же несчастья заключается исключительно в Милованове, который не обеспечивает жену подобающим образом, а должен бы, несмотря на то, хочет ли она сама хоть пальцем о палец ударить ради этого самого обеспечения или предпочитает бить баклуши. Зоя предпочитала именно что только нежиться, видя в этом правильный женский удел. Но момент для проповедования своих идей она выбрала не тот, когда муж мог бы рассмотреть в них хоть какую-то истинность. Муж пребывал в творческом угаре и меньше всего думал о своих обязанностях главы семейства, а что в доме порой не из чего было приготовить всего только скромную кашу для подавления голода, не пугало его и не заставляло призадуматься. Казалось бы, тут уже и не докричаться, на такую высоту духа он поднялся.
Читать дальше