Михаил Литов - Первенец

- А имя, имя... есть у тебя имя? - сворачивал я на свое.

Но она уже была как в горячке и не хотела меня слушать.

- Что имя! Я - Рыба. Вот и все мое имя. И это не случайно.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Едва ли Рыба сознавала, что я принимаю ее в свою жизнь только из благодарности за мое спасение, но равным образом она не сознавала и некоторой своей навязчивости. Я стал в ее глазах как бы дорогой, по которой она рассчитывала вернуться к отцу, средством ее исцеления перед ним. Другой перспективы она не видела. Она должна вернуть себе расположение отца, а чтобы это случилось, я должен помочь ей найти вещий череп.

Не скажу, что мне отрадно было бродить по лесу с девушкой в длинном до пят черном платье. Ситуация складывалась фактически бредовая. Куда нам идти? Но тут мы пришли в деревеньку, и Рыба сказала, что здесь есть дом, где мы можем поселиться и где нас никто не найдет. Я так и не понял, кому этот дом принадлежит. Он был старый, но в хорошем состоянии. Там мы нашли даже кое-что из продуктов. Мы будем коротать тут время, пока не придумаем что-нибудь, что поможет нам в поисках вещего черепа. Так думала моя спутница.

Но я сразу почувствовал, что мне тягостно оставаться с ней под одной крышей. Меня тяготила неизвестность, я не понимал, для чего мне сидеть в этом доме с нею и к чему это может привести. Мне и впрямь было очень душно возле нее, тесно, в нашем сосуществовании заключалось нечто двусмысленное, недоговоренное. И договорить могла только она. Что бы я ни сказал, ничто не имело бы твердого окончания и последнее слово осталось бы за ней. Я сознавал это с каким-то смутным ужасом, хотя не объяснил бы, почему вдруг отдал этой девчонке право что-то решать в моей жизни.

Под благовидным предлогом я подался в город. Рыбе я сказал, что мне непременно нужно побывать дома и что я скоро вернусь. Она догадалась, что я задумал бросить ее, и попросилась со мной, с обезоруживающим простодушием втолковывая мне, что мы как раз кстати и займемся в городе выяснением местанахождения черепа. Я категорически отказался взять ее с собой. Приняв внушительную и горделивую позу, я заявил, что вовсе не хочу ее бросить и в мои планы входит только повидаться с женой, а вот если я этого не сделаю, тогда мне, по ряду причин, придется худо.

В городе я сразу побежал домой, нетерпеливо думая о поисках не менее странных предметов, чем какой-то мифический вещий череп. Если тележка и лопата дома, значит ночью я вовсе не закопал в землю за городской чертой своего дядю Самсона. Вот что меня заботило.

Но найти их оказалось не так просто, я рылся в кладовой, осмотрел кухню и коридор, и все тщетно. Вместе с тем меня не покидало ощущение, что они где-то здесь, почти на виду, но я в силу какого-то недоразумения не замечаю их. Или все-таки я ходил ночью закапывать труп? Ведь почему-то же встретил я утро не в своей постели, а в рощице за городом. Нет, я должен продолжать поиски, найти тележку и лопату или убедиться, что их в доме нет. Но мне помешало неожиданное появление Агаты.

- Не думал, что ты так быстро вернешься от своих родителей, - сказал я, и не пытаясь скрыть недовольство.

Она с удивлением посмотрела на меня.

- А я и не была у родителей. Только собираюсь... Ты что-то перепутал, Нестор.

- Ага, перепутал... - Я почесал в затылке. - Может быть, очень может быть... Так бывает. Возьмешь вдруг да перепутаешь все на свете.

Агата прошла в комнату, устало опустилась на стул, и внезапно ее лицо озарилось счастливой улыбкой.

- Запомни этот день, двадцать седьмое августа, навсегда, - сказала она, - сегодня я тебе объявляю...

Сначала я решил, что ослышался. Двадцать седьмое августа? Я не дал жене договорить.

- Погоди-ка, - перебил я, - ты хочешь сказать, что сегодня двадцать седьмое?

Я с тревогой ждал ответ. На календарь взглянуть не решался. Пусть она, Агата, ответит мне, просветит меня. Пусть подтвердит или опровергнет ту догадку, что сверкнула в моей воспаленной голове.

Двадцать седьмого вечером я выехал в деревню к дяде Самсону. Не так ли? А ее, Агату, послушать, так нынче и есть двадцать седьмое, да и не вечер, а только середина дня. Куда же подевались те две ночи, одну из которых я провел у тела якобы умершего дяди Самсона, а во время второй убил этого же дядю и закопал в рощице?

Агата, похоже, обиделась. Она хотела объявить мне что-то важное, а я пристал к ней с какими-то нелепыми календарными вопросами. Моя жена надула губки. Личико у нее при этом сделалось такое детское, нежное и славное, что я не выдержал и слегка усмехнулся. Присев перед ней на корточки, я зарылся лицом в ее теплые ладони и попросил, чтобы она поскорее поведала мне свою неотложную новость.