Михаил Литов - Прощение

- Ты кричал, - сказала Паренькова.

- Знаю, - ответил я, - чувствовал, что кричу, но не думал, что громко. Мне приснился странный сон, будто я с отцом в каком-то помещении... ну, скажем, какое-нибудь фойе, вестибюль, даже, может быть, где-то в аэропорту или похоже. Вы слушаете?

Паренькова утвердительно и строго кивнула.

- Я не слушаю, - признался Пареньков. - Я хочу спать.

- Ничего, послушаешь, - отрезала женщина и бросила мне: - Продолжай!

- Нас человек семь. Я с отцом, мы сидим на лавке... трое парней пристают к какому-то человеку, отец ничего, сидит, а мне все не по себе, неймется, и тут один из них вытаскивает пистолет. Я говорю ему, этому, с пистолетом: дай посмотреть. Он, естественно, ни в какую, только щерится, и я понимаю, что нам с отцом тоже несдобровать, и, если я не придумаю что-нибудь, все пойдет прахом, совсем все, до ужаса, очень все. Я говорю парню: хорошо, положи его хотя бы между нами, на равном расстоянии, чтобы я рассмотрел, а ты, в случае чего, успел схватить. И он поверил, положил, а я зажженную лампу... знаете, такие старые керосиновые лампы?..

- Я не знаю, - быстро возразил Пареньков.

- ... я ее заранее приготовил под столом, и только он пистолет положил на стол между нами, я ему сразу эту лампу запустил в морду. Так ведь он-то как раз заверещал, а не я, вот что странно, получается, будто он подал голос через меня или я как-то натурально почувствовал его боль... Странно, не правда ли?

Пареньковы, выслушав мой рассказ, молча удалились, я вновь уснул, и мне приснилось, что в комнату, где я лежу на жиденьком надувном матрасе, какие-то безмолвные, как они, Пареньковы эти в ночную нашу пору, люди вносят носился с мертвым телом. Я вижу болтающуюся в воздухе руку и голову, которая тяжело катается по подушке, и лицо - пусть мертвое уже, пусть бесчувственное и бессмысленное, но ведь искаженное гримасой, какую не дай Бог когда-либо еще увидать. Я лежу на том надувном матрасе, не в состоянии сдвинуться. Я узнал маму, о чем-то кричало и просило ее мертвое лицо, я сумел лишь приподняться на локтях, чтобы она смогла меня увидеть, потому что мне показалось, что она этого хочет и ищет меня. И все быстрее ее несли и как будто собирались поставить носилки на пол и почему-то все не ставили, но шли, а ведь словно топтались на одном месте. Ее голова каталась, я, кажется, об этом уже говорил, она не замечала меня. Вдруг она коротко и воспаленно закричала, и тогда я закричал в ответ и призывно: я здесь, мама! Я несколько раз это повторил, уж не знаю, сколько и как громко. Я увидел Пареньковых. Я еще кричал и захлебывался, но они уже не слышали, не могли, и не нужно ничего объяснять, даже если они спросят, что теперь приснилось тебе, какой новый кошмар потревожил тебя, наш дорогой и славный гость.

-------------------

На следующий день ребята (кавалеры, как их называла Лора) предусмотрели большую развлекательную программу: легкий завтрак дома, обед на берегу моря, чествование юбиляров, сюрпизы, немного спектакля. Я не вмешивался в их приготовления, зато Гулечка принимала деятельное участие во всех затеях, и я все утро почти не виделся с ней. Она посвежела, помолодела, похорошела, в ней открылись источники, изливавшие окрест себя потоки солнца и задора, я замечал, что кавалеры души в ней не чают, и в моей душе угрюмо клубилась ревность. Пареньков, прощаясь со мной утром, обронил, что "супружничка" больна, лежит, покрыв лоб мокрым полотенцем, и всему виной, несомненно, беспокойство, которое я причинял им всю ночь напролет. Я воспринял его слова как совет больше не рассчитывать на их гостеприимство и искать ночлег в другом месте.

Отставка у Пареньковым огорчила меня мало, я как будто и не понял ее, точнее говоря, не оценил, как должно было, все ее печальные последствия. Кстати сказать, будущее сейчас и вообще не занимало меня, я с самого утра вовлекся, сколько мог, в события дня и не то чтобы заразился ими, а скорее возомнил, что ли, что именно здесь, у Лоры, меня ждут главные приключения и катаклизмы и с любопытством готовился к ним. Я был достаточно взвинчен, чтобы в некотором смысле даже блистать и привлекать к себе внимание, отчасти и недоуменное, когда мои шутки, весьма, признаю, сомнительного свойства, диссонансом врывались в общий хор. Бог мой! Ужасная мысль кольнула меня, пронзила мой худосочный мозг. У кого бы занять здесь денег? Взять под благовидным предлогом, воспользоваться благоприятной минутой общего веселья и добродушия... Я встревоженно и дико заозирался, и хотя в ту минуту никто не смотрел в мою сторону, мне почудилось, будто все смеются и показывают на меня пальцем.