Михаил Литов - Прощение

- Если тебе жалко расставаться с этой вещицей, - я ткнул пальцем в перстень, уже лежавший предо мной на столе, - так ведь еще не поздно...

- Тебе не стыдно? - перебила она.

- Сколько капель валерьянки ты приняла, прежде чем решиться на такое?

Фраза получилась корявая, замирала во второй части, словно заканчивал я уже со скидкой на вероятие отрезвляющей затрещины. Безобразная фраза. Разговор, похоже, сразу устремился в тупик, а злополучный перстень все лежал между нами, ядовито мерцая, и я не знал, возьму ли его.

- Нифонт... - прошептала сестра, и ее лицо исказила гримаса боли, неужели можно так... так, Нифонт, как то, что ты говоришь?

Она стояла в узком проеме между развешанными, тяжело сохнувшими простынями, ее руки прижались к бокам и обвисли, как лапы творящей службу собачонки, и лишь в глазах за страданием и удивлением еще теплилось сопротивление прежней Наденьки, какое-то тихое излучение смеха.

- Это носят в ломбард? - спросила она, осторожно прикасаясь к перстню пальцем.

- Не знаю, - ответил я.

- А что же ты будешь делать?

- Придумаю... продам... Найду какого-нибудь человека, чтобы купил, возможно, уже нашел...

- Уже? - воскликнула Надя.

- А чему ты удивляешься? Мне позарез нужны деньги.

- Но быстро как...

- Конечно, - согласился я рассеянно, - я ведь знал, что ты не передумаешь. Потому и нашел человека сразу. Но я его не знаю, это через знакомого, Бог их знает, что за люди. В ломбард же, по-моему, нести невыгодно. Зато можно выкупить обратно. Если хочешь, я отнесу в ломбард, а потом когда-нибудь выкуплю и верну тебе.

- Поступай по своему усмотрению, Ниф. - Она села за стол, при этом ее рука нечаянно толкнула перстень, он покатился, а я тут же схватил его и спрятал в карман. Сестра словно не заметила. Я посмотрел в окно на играющих между чахлыми дворовыми деревцами детей, мне вдруг захотелось выпить, я подумал, что, пожалуй, напиться вдрызг. Но я не спросил вина, и желание улеглось. Мы были одни в кухне, сидели друг против друга, сложив руки на столе, на местами дырявой клеенке, на усохших крошках хлеба, и здесь невкусно пахло борщом. Я отчетливо представил себе, как супруг Наденьки, после хлопотного дня вернувшись вечером домой, торопливо, жадно поедает этот борщ. Я не слишком-то жаловал его, этого парня. - Значит, можно в ломбард, - сказала Наденька неопределенно. - Но ты поступай как считаешь нужным.

- Можно в ломбард, - сказал я, - но если в назначенный срок не возвращаешь деньги, заложенная вещь переходит в собственность государства.

- Да что ты! Вот так фокус!

- А ты не знала?

- Как не знать... то есть что-то в подобном духе и предполагала. Но не думай, будто я решила, что ты понесешь в ломбард.

- Я и не понесу. Государство гребет под себя, а у меня все мысли вертятся вокруг вариантов личного обогащения.

- Да, я понимаю. И не стоит об этом больше говорить.

- Ты устала?

- Я с шести утра на ногах.

Я заметил:

- Ты плохо выглядишь.

- Ничего...

- Почему же?

Надя усмехнулась.

- Стоп! Минутку! - крикнула она неожиданно, и напряженная работа мысли отобразилась на ее лице. - Ты уже у кого-то занимал? Ну да, так и есть! Я только теперь догадалась. Ведь занимал?

- Занимал.

- Это правда? Как ты мог? Почему ты сразу не пришел ко мне?

- Разве я не в курсе, как ты живешь?

- То есть? Как я живу? Чепуха, тебе ничего не известно...

- Я спрашивал у тебя... вспомни. Ты дала десять рублей. Я верну...

- Но у других... Нельзя этого делать. Кабала...

- Что за глупости, Надя, - прервал я с досадой. - Еще не родился человек, которому удастся надеть на меня хомут. Прекрати это! Я как-нибудь непременно выпутаюсь, я все продумал. В конце концов - перстень, уже кое с кем рассчитаюсь, да и отдавать-то мне сущие пустяки.

- А все же?

- Тебя интересует сумма?

- Да, сумма твоего долга.

- Зачем тебе знать? - Я отрицательно и немножко укоризненно покачал головой. - Я сам, это мое дело.

- Я хочу быть уверена, что ты вернешь им, тем людям.

- Такое твое условие?

- Ниф, я когда-нибудь тебя прокляну. И мое проклятие будет долго выделывать с тобой ужасные вещи.

- Знаешь, - сказал я, - ты совсем не нравишься мне сегодня. Ты как будто добрая, но чужая, а я хочу, чтобы ты была такой, как всегда. Подумай, Надя. Я звонил тебе, бормотал что-то о своих дурацких обидах и невзгодах, а ты посмеивалась, и это наилучшим образом на меня воздействовало. Очень утешало. Мне было с тобой весело, хорошо, все глупое забывалось, мне было с тобой легко, было хорошо, как ни с кем другим. Я знал, что у меня есть отдушина, есть пристанище, что я не пропаду. Ты красивая была.