Лариса Соболева - Желтые розы для актрисы

— Геннадий Петрович, — тихо, боясь спугнуть его, сказала Саша, — можно с вами поговорить?

Он повернулся к ней лицом… все-таки это уже другой Геннадий Петрович, тот, кого она увидела в зале на собрании безумия, плюс еще что-то в нем появилось — утверждающее. Он реально изменился. Его размазывали и обливали помоями, но ничто не пристало к нему, его уничтожали и унижали, не задумываясь, что люди умирают после подобных судилищ, а он словно Феникс со свежими силами готов к новым свершениям. Саша видела его умные глаза без тени печали, но с огнем решимости, и, честно сказать, растерялась: не такого Геннадия Петровича она ожидала встретить. Этому легче сказать, с чем к нему пришла, да все равно язык не поворачивался, Саша молча стояла у входа. А он, не дождавшись от нее ни бе ни ме, спросил:

— Ты что-то хотела, Саша?

— Я?.. А, да! Я хотела… в общем… А я вышла замуж. Вот.

— Да ну! За парня, что прикидывается третьим телохранителем?

— За него. И он настаивает… он хочет… чтобы я… чтобы мы…

— Чтобы ты уехала с ним, да? — помог ей главреж.

— Откуда вы узнали? — вытаращилась она.

Вот уж действительно: в театре ничего нельзя скрыть, впрочем… Никто не видел существо, которое покушалось на нее, значит, есть и недоступные тайны.

— Милая моя… — рассмеялся главреж, а смеется он заразительно. — Я не только спектакли умею ставить, еще читаю по лицам.

— И что мне делать?

— Как — что? Ты же вышла замуж?

Нет, к этому человеку она не привыкла, потому мямлила:

— Но муж хочет, чтобы мы сейчас поехали за нашей дочерью, потом к нему. Так нельзя… репертуар… я предупредить, что надо сделать вводы на мои роли…

— Сейчас, говоришь? — потер подбородок Геннадий Петрович. — У нас завтра вечером «Виват, королева!», а послезавтра что?

— «Забыть Герострата», я не занята.

— Завтра отыграешь и езжай себе с миром. Пиши заявление.

— Вы серьезно? Прямо так?.. А как же вы? Я вас подведу…

— Я тоже написал заявление об уходе, уезжаю через месяц.

— Как! — Тут ноги просто не удержали Сашу, она плюхнулась на стул. — И вы бросите ваше детище?

— Надо сказать, детище не хочет жить с родителем.

— Да они дураки! Они же… пропадут без вас!

Геннадий Петрович обошел стол, поставил стул напротив Саши и сел, после взял ее за руку:

— Каждый человек должен получить желаемое, иначе он будет чувствовать себя обделенным, будто что-то недобрал в этой жизни. Знаешь, кто виноват будет? Не он, а окружение, которое помешало ему реализоваться, виноваты условия, социальная среда, много причин. Такой человек становится вечным нытиком, которому все не так, он все знает, но ничего не умеет и портит жизнь окружающим. Конечно, это защитная реакция, ведь трудно признать, что ты банкрот по жизни, только вот реакция прирастает к шкуре и становится сутью. Нет, Саша, надо дать человеку его мечту. В нашей труппе желания совпали, все мечтают о новизне, значит, все и несут ответственность за последствия. Сами перед собой. Но лучше пусть попробуют, чем лишатся этой возможности. Не думай ни о чем, Саша, введут на твои роли без тебя. Знаешь, сколько желающих найдется, даже тех, кому за пятьдесят? Поезжай и будь счастлива, это самая большая ценность, поверь мне. — Он наклонился к ней и шепотом со смешком добавил: — Я ведь тоже банкрот. Ну, что у меня есть, кроме театра? Ничего! И помалкивай, что уезжаешь, помни: на тебя кто-то из наших охотится.

— Спасибо… — обняла его она, прослезившись.

— Вот этого не надо, люблю женские слезы только на сцене. Замуж, говоришь?.. О, второй звонок! Идем, мне тоже на ту сторону.

На «Двенадцатой ночи» занавес открыт, а декорации выстроены так, что приходится ходить под сценой. Саша побежала в гримерку, а Геннадий Петрович пошел дальше по коридору.

— Ну, как? — спросил Алексей. Саша кивнула, а у самой глаза на мокром месте, он понял, что разговор был непростой, обнял ее. — Сашка, перестань. Что сказал главный?

— Завтра отыграю спектакль, и можем ехать… послезавтра.

— Завтра после спектакля и поедем в аэропорт. Я смотрел расписание, рано утром есть самолет, билеты закажу по интернету. Слушай, из чего эта шляпа сделана? Поля такие твердые…

— Из картона.

— Понятно, все здесь — бутафория. Ну? Что еще? Чего ты плачешь?

— Как ты не понимаешь! Это же часть моей жизни… часть счастливая, несмотря ни на что. Я чувствовала себя здесь нужной…

— Мне тоже ты нужна, Нике нужна. Живая. Разве мы не часть твоей жизни?

— Ну, я же не о том…