Сирил Хейр - Жилец (= Арендатор смерти)

А потом — дорогой, ты, конечно, сочтешь меня полной идиоткой, но он спросил меня, кто ты и сможешь ли ты подтвердить алиби Ганди, или как это там называется, и тогда я — сама не знаю, как это получилось, — рассказала ему все про тебя и про то, как мы обнаружили, что можем пожениться на целые годы раньше, чем думали. О боже, у меня такой камень с души свалился, что я вот так разговорилась про наши личные дела со здоровенным краснорожим полицейским! Как будто до этого есть кому-то дело, кроме нас с тобой! Прости меня, я была полной дурой. У меня из-за этого такое гадкое чувство, потому что, видишь ли, должна тебе признаться, что у меня вообще немного неспокойно на душе с тех пор, как ты рассказал мне про деньги. Это замечательно — иметь их и все, что они означают, но, дорогой, почему ты так скрытничаешь на этот счет? Если честно, меня это иногда пугает. Мне ненавистна мысль, что есть что-то такое, связанное с тобой, чего мне не положено знать. А потом, когда здоровенный толстый сержант начал задавать вопросы про тебя — он был совсем не похож на обычного сержанта, ей-богу, гораздо вежливее и образованнее, наверное, поэтому я и сказала ему гораздо больше, чем собиралась. Милый, ты мне все-таки скажи, а на самом деле, не связано ли с этими деньгами что-то такое, что… ну, ты понимаешь, что я имею в виду, о чем полиции не следует знать? Меня не волнует, что это, честно, я только беспокоюсь за тебя. Напиши поскорее, пусть даже просто чтобы сказать мне, что я пугливая маленькая дурочка. У меня возникают эти глупые страхи просто потому, что я очень сильно тебя люблю…»

Остальное содержание письма к делу не относится.

— Этот сержант говорил без умолку, — заметил генерал за обедом. — Терпеть не могу болтливых людей. — Он зачерпнул ложкой суп. — Так вот, в чем все эти политики ошибаются относительно Индии…

Индия продолжалась еще долго после того, как перешли к пряностям.

Воскресенье, 22 ноября

Дождевые струи, подхватываемые порывами холодного ветра, гнали пешеходов в укрытие, когда Маллет свернул на Маунт-стрит. Это было совсем не то утро, когда на улице задерживаются больше необходимого, однако инспектор все-таки задержался на какой-то момент возле продрогшего и промокшего уличного торговца, стоящего на тротуаре. Он бросил ему на поднос шестипенсовик, взял коробок спичек и, пока проделывал это, заглянул в его лицо, вопросительно приподняв брови.

— Дюпин зашел полчаса назад, — прошептал торговец.

— Один?

Торговец кивнул, а потом заныл:

— Благодарю вас, сэр, благослови вас Господь, сэр, — так как в этот момент кто-то прошмыгнул мимо них.

Маллет положил спички в карман и пересек пустынную улицу. Дом, который он искал, стоял почти напротив, и стороннему наблюдателю показалось бы странным, что он раскрыл зонтик только тогда, когда перешел на другую сторону и находился в какой-то паре ярдов от двери. Проявляя, как казалось, излишнее пренебрежение к другим прохожим, инспектор держал зонт прямо перед своим лицом. В это время из подъезда дома вышли два человека. Какое-то мгновение они помедлили, посмотрев направо и налево, а затем залезли в маленькую двухместную машину, припаркованную у тротуара. Маллет не в первый раз поблагодарил безымянного изобретателя зонтика, обеспечившего людей такой удобной маской, за которую можно мгновенно спрятаться, по меньшей мере, в девять дней из десяти английской зимы, не навлекая на себя ни малейшего подозрения. С точки зрения детектива, для того, чтобы довести зонт до совершенства, требовалось всего-навсего мастерски проделать в шелке прорезь. И у него, разумеется, была такая прорезь. Вот только миссис Маллет никогда не понимала, почему ее муж упорно отказывается починить свой зонтик.

— Дюпин, а с ним кто? — спросил инспектор самого себя, закрывая зонтик в прихожей, после того как на улице стих шум автомобиля. — Тощий, рыжеволосый, не слишком хорошо одетый, усы щеточкой… Должно быть, капитан Илз, как мне представляется. Как бы там ни было, лучше взять на заметку номер машины — VX 7810.

Для Маллета «взять на заметку» какой-то факт или имя означало всего-навсего повторить его один раз самому себе вполголоса. После чего оно запечатлевалось надежнее, чем если бы было записано в дюжину блокнотов. Инспектор повернулся к швейцару.

— Миссис Илз у себя? — спросил он.

Тот кивнул и произнес:

— А то как же!

При этом в голосе швейцара проскользнула какая-то издевка — презрение сведущего человека, что для Маллета-человека было в высшей степени неприятно, а для Маллета-детектива, как и все необычное, представляло некоторый интерес.