Юрий Михайлик: Ошибочная версия

Вот так. И заметьте, Игорь, с тех пор прошло уже восемь лет. И все восемь лет капитан Литвак бессменный член нашего партийного комитета. Это вам что-нибудь говорит?

Белов стоял красный.

— Я понял, товарищ майор.

— Вот и хорошо. А теперь к делу. Всей этой историей надо будет заняться. Поищите этого Жалейку — по приметам, по линии следований

В маленькой комнатке на окраине города человек в трусах и майке воткнул штепсель телевизора в розетку. Ящик потрещал, потом густой мягкий баритон заполнил комнату.

Костик делал зарядку. Костик дышал свежим воздухом из раскрытого окна. Костик подпевал солисту. Вот поспал так поспал. Лег в десять, встал в десять. Сколько это будет? Минут семьсот. Не зря это говорят- хорошо поспать минут шестьсот. Семьсот даже лучше.

Костик приседал и выпрямлялся радуясь сам себе: сороковой пошел уже, а пуза все нет. А почему? Режим. Здесь обычный, там строгий. Там сидим, а здесь лежим, получается режим. Сухая, поджарая его фигура, облитая тонкими жесткими мышцами, с каждым разгибом утрачивала ленивую мягкость, кровь играла в теле.

Одевшись, Костик вышел из дому, поел в маленьком кафе на площади, где, звеня, сбегались красные трамваи. В один из них и сел Костик. Трамвай довез его до парка. В киоске у входа Костик купил газету, уселся на ближней скамеечке, почитал, покурил, посвистел сквозь зубы, поговорил со старичком, который разгадывал кроссворд в журнале “Огонек”. Затем Костик пересек парк, сел в троллейбус, идущий к центру города. Вышел на улице Карла Маркса, неспешно прошел несколько кварталов. Возле кинотеатра он остановился рядом с молодой женщиной, что-то чепуховое сказал ей, потом деловито зашагал прочь. Задержался он еще через несколько кварталов у большой фотовитрины, подождал, пока рядом не остановился человек, буркнул ему несколько слов про жару и снова быстро ушел.

В глубине души Костик был уверен, что все это ни к чему. И старик в парке был нормальный любитель кроссвордов, и сейчас за Костиком никого нет. Он давно уже научился спиной, затылком чувствовать чужой взгляд. Сейчас никого нет и быть не может. Он ведь чист. Но Белый требовал максимальной осторожности. Вот и катался Костик по городу, сбивая со следа. Кого? Сбивать-то некого. Освободился он правильно, бумажки все по форме, живет тихо, работает, за ним ничего нет. Кто станет в воскресенье водить по городу человека, за которым ничего нет? Разве только Белый мог привести на след. Но если он правду говорит, за ним бы не следили, его бы брали сразу, где только смогли бы.

Еще пять минут ходьбы, потом под мост. На автобусной остановке было пусто. Автобус довез Костика до бельевой фабрики, там Костик перешел улицу, свернул за угол длинной желтой фабричной стены. Позади никого не было.

Прожаренная солнцем пригородная улочка, тишина, только где-то позвякивает колокольчик велосипеда. Костик прошел вдоль забора, толкнул калиточку, по узкой троте зашагал к дому, укрытому в глубине сада.

Дверь словно отворилась сама, пуская Костика. За порогом стоял высокий смугловатый человек.

— Ну?

— Что “ну”? Бегаю из-за тебя как собака.

— Ничего! Не напрасно, мальчик, видишь, не напрасно ножки бьешь, все что утром заработал, тем же вечером пропьешь. Слыхал такие стихи?

— Таракан, что ль, сочинил?

— Нет, Таракан больше про баб сочинял. Это кто-то другой. Ну, говорил?

— Говорил.

— А он?

— Да вроде перепугался.

— Нам его перепуг ни к чему. Нам надо, чтобы смылся теперь, чтоб и духу его тут не было. Или… — и Белый выразительно шлепнул пальцами по краешку стола.

— Это зря, — сказал Костик успокаивающе. — Он и так уедет.

— Проверим. Сам и сходишь, если так уверен.

— И схожу.

Они сидели в беленькой светлой комнате среди занавесок и салфеток — вышитые занавески на окнах, кружевные салфетки на столе, на подушках, на тумбочке.

— Дальше-то что?

Костик спросил тихо, так тихо, что самому показалось — Белый не услышал. Поэтому он повторил:

— А что дальше?

— Заладил, — улыбаясь, ответил Белый. — Дальше то, что было раньше.

— Я все-таки хочу знать, — настаивал Костик. — Ты скажи, из чего я работаю. Ты все темнишь, а втемную я не играю.

— Ладно, — Белый откинулся на стуле, потянулся так, что хрустнуло в плечах, потом перегнулся к Костику и зашептал в самое ухо: — Разговор простой. Ты ножки бьешь, а я голову ставлю. Войдешь в треть.

— Сколько это? — не уступал Костик.

— Да что ты пристал — сколько, сколько… — Белый не скрывал раздражения. — Я сам не знаю — сколько. Если я все правильно думаю, для тебя кусков пятьдесят Хватит тебе?