Сергей Лукницкий: Есть много способов убить поэта

Яковлев явно лукавил. Мог вполне этого не делать - он отвечал юристу. Это не беззаконие творилось в России, это в России был такой закон.

На заседании Учредительного собрания, Бухарин безапелляционно заявлял: "Мы полагаем, что вопрос о власти партии революционного пролетариата есть коренной вопрос текущей российской действительности, есть вопрос, который будет решен той самой гражданской войной, которую никакими заклинаниями ... остановить нельзя вплоть до полной победы победоносных русских рабочих, солдат и крестьян". (Я.Жиляева "Пламенные контрреволюционеры", ж-л "Крик", No 5, 1993, стр. 122).

Из этой цитаты видно, что большевики сознательно, с первых дней прихода к власти разжигали в стране гражданскую войну, надеясь с ее помощью покончить со своими политическими противниками и уничтожить "нереволюционные" классы. Большевики цинично, иначе, чем еще можно объяснить использование гуманистической терминологии, призывали к гражданской войне "во имя прогресса мировых идеалов".

Но законы меняются. В конце восьмидесятых уже с помощью закона можно было вырвать Гумилева из лап "революционной законности".

Время шло, стали появляться публикации, власти постепенно привыкли к новоявленной фамилии, в переводе с латыни означающей Humilus - смиренный.

В 1989 году, когда после выступлений о Гумилеве Евтушенко, журналиста и литературоведа Енишерлова и секретаря Союза писателей Карпова - Гумилева запели уже с эстрады, я, нимало не сомневаясь в том, что в России гласность - во все времена, лишь особая форма выявления инакомыслия, предложил академику Д.С.Лихачеву начать процесс реабилитации Гумилева.

С Лихачевым у меня были добрые отношения, в особенности, после сказанной им прилюдно фразы: "Я имел честь учиться в университете с Вашим отцом". А позже в предисловии Лихачева к книге Веры Лукницкой "Николай Гумилев по материалам домашнего архива семьи Лукницких (Лениздат, 1990 г.)" повторил: "Сам биограф (Гумилева - авт.) писатель Павел Лукницкий своей подвижнической жизнью заслужил искреннее уважение и современников и сегодняшнего поколения. Я считаю за честь, что учился с Павлом Николаевичем на одном факультете Петроградского университета. Черты его натуры: аккуратность, точность, добросовестность, чутье истинных духовных ценностей, его органическая потребность фиксировать в своих дневниках все, что он видит, знает, чем живет, - известны не только в литературной среде".

И было еще одно. Как раз в это время, в Ленинградском университете я защищал кандидатскую диссертацию по проблемам географии беловоротничковой преступности в России.

Волновался, конечно. Говорил умные слова, выступая перед знаменитой питерской профессурой. Неожиданно открылась дверь, и в аудиторию вошел, перебив мой монолог, человек. Шумно грассируя, он стал разговаривать с присутствующими в аудитории, как будто и не происходила здесь никакая защита, как будто его только и ждали, чтобы послушать.

Потом он заметил стоящего меня:

-Фамилия?

Я назвал фамилию, имя и отчество.

-Повторите, - хрипло прокартавил он, и сам добавил, - Вы, что сын Павла Николаевича?

-Да, - кивнул я.

Возникла длинная пауза. Все молчали. Я продолжил защиту.

И только после того, как было объявлено голосование, я спросил Председателя совета, позднее - Президента Русского географического общества профессора С.Б.Лаврова, кто это.

-Это Лев Николаевич Гумилев, - ответил Лавров.

У меня был шок. Я не смог бы, наверное, защищаться, знай наперед, кто вошел в аудиторию.

Дважды доктор наук, историк и географ - живой сын Гумилева и Ахматовой. Папа мало общался со Львом Николаевичем в последние годы из-за неприятной атмосферы борьбы за ахматовское литературное наследство между семьей Пуниных и сыном Гумилева. Но в домашнем нашем архиве оставались записи, подлинные письма Льва Николаевича папе, устные и письменные просьбы Ахматовой к папе повоспитывать приезжавшего из деревни Левушку, где тот учился и жил с бабушкой. Папа стал другом мальчика, переписывался с ним, пестовал Левушку в двадцатые годы, как мог. А вот за неблагопристойную войну с семьей Пуниных не оправдывал. Не вмешиваясь в суды и разбирательтства, держал, тем не менее, сторону Ирины Пуниной, чем вызывал критику окружения ученого.

Я вырос с этими именами, но Льва Николаевича ни разу не видел.

Некий тяжелый осадок от фразы, брошенной после моей защиты, Л.Н.Гумилевым в том плане, что "вы юристы скорее реабилитируете палачей, чем их жертв", стала, может быть еще одной