Сергей Лукницкий - Есть много способов убить поэта

ПРЕДЛОЖЕНИЕ

Да, действительно, сколько всего нужного, важного, я пропустил в первый раз. Нашел массу нюансов для реабилитации в плоскости действовавшего УПК. После работы с "делом" меня пригласил заместитель генерального прокурора СССР И.П.Абрамов.

- Молодец, профессионально закрутили историю, - сказал он, - теперь надо положительно и грамотно ее закончить. Ведь вы и сами видите, что, исходя даже из "сценария" дела, Гумилев должен быть реабилитирован на основании хотя бы или отсутствия в его действиях состава преступления, или не доказанности обвинения. Последнее менее желательно. Так ведь?

Я внимательно слушал из его уст мои собственные слова, которые буквально полчаса назад говорил следователю. Но одну фразу я тогда следователю не сказал:

-А может быть - "за отсутствием события преступления", - предложил я вовсе н е в е р о я т н о е.

Абрамов поморщился, и я понял, что мы еще не готовы были прекратить игру в то, что заговор все-таки был.

-Народ нас не поймет, - сказал он много раз слышанную мной и принятую у функционеров фразу.

-Конечно, прямых доказательств - причастности Гумилева к преступлению нет, - продолжил Абрамов, - но есть проблема. Жив единственный свидетель, который может воспротивиться реабилитации, - Ирина Одоевцева8. Она в своей книге "На берегах Невы" продолжает настаивать на причастности Гумилева к заговору.

Я постарался объяснить Абрамову, что книга "На берегах Невы", выпущенная в 1967 году - это произведение художественное, где все действующие лица, пусть и с подлинными именами, но - ее литературный вымысел. А ее выступления по телевидению и в печати - цитирование собственных книг. Никакого отношения к показаниям по "делу" это не имеет. К тому же Одоевцева не хочет знать, что книга с названием "На берегах Невы" уже выходила в 1961 году. Она была написана моим отцом, который действительно любил Ленинград, защищал его, и не мыслил покинуть, сменив имя, хотя ему, дворянину, непартийному, нелегко приходилось. Он чтил память поэта Гумилева, и, собирая и храня документы о его творчестве и жизни с риском для своей, не мыслил досочинять, подсочинять или присочинять его биографию...

И тогда я осмелился задать вопрос: действительно ли Одоевцева с 1918 года была осведомителем Петроградской ЧК, и что, якобы, именно за это, на основании определенных обязательств перед ней спецслужбы отпустили ее в эмиграцию?

Может быть, Абрамов был не в курсе этого, он просто перевел разговор, заверив меня, что я могу быть полезен как консультант в процессе реабилитации Гумилева.

-Но процесс этот будет долгим, - добавил Абрамов, ибо на изучение десятков томов дела "Таганцевского заговора" уйдет много времени.

Воспользовавшись заминкой Абрамова в деликатном вопросе, я попросил о весьма для меня главном:

-Прошу Вас, Иван Павлович, в следующий раз допустить к чтению дела мою маму.

-А он будет этот, следующий раз?

-Должен быть. Только мама знает почерк Гумилева. У нее подлинники стихов и работ поэта. Она уже больше 40 лет работает с архивом. И еще... ведь и Вам, и Сухареву надо остаться в истории страны не в качестве... - я запнулся.

-Пусть будет мама, - тоже запнувшись, разрешил Абрамов.

12 ноября 1989 г. газета "Московские новости" вышла с такой репликой:

"Двадцать лет назад в юношеском зале Ленинки некий девятиклассник спросил у библиотекарши стихи Николая Гумилева, за что был препровожден в кабинет заведующей залом. Подростку разъяснили, что поэт был врагом народа, расстрелян как антисоветчик и вести пропаганду его творчества Библиотека имени В.И.Ленина не намерена.

И вот теперь открываю "МН" No 44 и в заметке заведующего отделом Советского фонда культуры Сергея Лукницкого читаю:

"Прокуратура СССР... возвратилась к делу по обвинению русского поэта Н.С.Гумилева" и дальше... "Но не только признания убежденного врага Советской власти позволяют сделать вывод, что Гумилев стал просто жертвой обстоятельств..."

Странная логика. И мало чем отличается от логики той библиотечной надзирательницы образца 69-го. Само словосочетание "враг народа" нам предлагается без всяких кавычек, употребляется, словно никакая перестройка его не коснулась, сути и подлости этих слов не обнажила.

Может быть, автор просто оговорился? Нет, это позиция. И два последних абзаца убеждают нас в этом.

"Мы столько раз без суда и следствия репрессировали, что давайте один раз без суда и следствия реабилитируем. У нас, у нашей эпохи есть шанс: великодушно простить великого гуманиста, учителя, поэта, наконец, наивного человека, в анкете, в графе "политические убеждения" написавшего своим детским почерком: "аполитичен".