Анатолий Безуглов - Трудный поединок

И еще была Испания. Фашистский мятеж генерала Франко. Пламенный голос Пасионарии, Долорес Ибаррури…

Все это Георгий Робертович вспомнил, листая подшивку «Вечерней Москвы» в библиотеке…

Потом, сидя у себя в кабинете, он сопоставлял даты. Газета от 11 июля. Исчезновение Амировой – 12 июля, а первая находка с частью трупа – на следующий день. Все очень близко. Можно сказать, одно за другим. Однако вопрос – точный день убийства – оставался пока открытым.

Размышляя об убийце, Гольст вдруг увидел в его действиях странное противоречие.

Дело в том, что все свертки с частями трупа были спрятаны довольно небрежно. Преступник лишь кое-как маскировал их ветками. И это не вязалось с тем, с какой тщательностью он пытался устранить каждую примету на теле убитой.

Так почему же в другом случае он дал промашку?

Гольст попытался представить себе картину, как убийца избавлялся от трупа. Скорее всего ему пришлось несколько раз выезжать за город. За одну поездку он прятал лишь одну «порцию» из четырех почти равных.

Это Георгию Робертовичу пришло на ум, когда Семеновский сообщил, что все части приблизительно одинакового размера. Поместились бы в небольшой чемодан. Значит, убийца подгонял под его объем свою страшную ношу?

Выходит, ему пришлось ехать по Северной дороге четыре раза. Если принимать во внимание такой психологический момент, как желание поскорее избавиться от трупа, то он, вероятно, сделал это за один день. Небрежность маскировки можно было объяснить одним – страхом: а вдруг увидят. Тогда почему так тщательно расчленен труп, обескровлен, срезаны родинки и другие приметы? По всей вероятности, преступник действовал в безопасном месте и располагал достаточным временем.

…К одиннадцати часам, как было указано в повестке, пришла Тамара Кулагина. Гольст сразу заметил в ней резкую перемену.

Одних людей горе выбивает из привычной колеи, лишает воли. Других мобилизует, подтягивает, заставляет переоценить какие-то прежние ценности.

Гольст почувствовал: Кулагина сделала какое-то очень важное для себя открытие:

– Вы, конечно, извините, товарищ следователь, но я вам давеча не все рассказала… Ну, когда вы спрашивали о Нине и о том, какие отношения были у них с Валерианом Ипатьевичем,– начала Кулагина.

– Почему? – спросил Гольст.

– Да как вам объяснить… Знаете, между мужем и женой всякое случается. И хорошее, и плохое. Радость и ссоры. А как на самом деле – они одни только знают. Чужая семья – потемки… Не хотела я, чтобы вы подумали: вот, наговаривает на мужа сестры, а ее саму выгораживает. Но после вчерашнего я всю ночь не могла заснуть. Обо всем передумала. Скажу честно, не было у Нины от семейной жизни никакой радости. Особенно в последнее время.

– Какое именно последнее время?– уточнил Гольст.

– Да уж два года точно. Слезы да слезы. Она ведь скрытная была. Да и кому жаловаться? Только у меня и давала волю своему горюшку.

Кулагина теребила в руках носовой платочек. Но глаза у нее были сухие: все слезы, наверное, выплакала.

– А на что конкретно она жаловалась?

– В том-то и дело, что ничего путного от нее я не могла добиться. Придет, ляжет на кушетку лицом к стене и плачет. Я к ней и так и этак, а она молчит. Но, видно было, дома нелады. Несколько раз с синяками на лице приходила, на руках тоже как-то заметила.

– Вы считаете…– начал было Гольст.

– Это он ее, Дунайский! – указав куда-то рукой, зло проговорила Тамара! – А кому еще? Ведь она сидела в комнате затворницей. У муженька своего вместо прислуги да няньки была. Он, видите ли, ел только овощи да фрукты. Мясо – ни-ни…

– Вегетарианец, что ли?

– Во-во! Нина говорила, у какого-то писателя начитался, что грешно есть животную пищу.

– У Толстого?

– Наверное… Так вот, Нина приходила ко мне большей частью украдкой. А если вечером, Валериан Ипатьевич за ней заходил. Все проверял. А чего проверять-то?

– Ревновал?

– Люто!

– Может, сильно любил?

– Господи, да разве ж это любовь? – воскликнула Тамара.– Я так думаю: любишь-не-любишь, а должно быть равенство. Прошли времена, когда мы под пятой сидели! – продолжала она, все больше распаляясь.– А что? Для чего революция нас, женщин, освободила? Работаем наравне и вообще… И если мужчина может выбирать, кого любить и с кем жить, почему нам это заказано?

– А что, Нина кому-то симпатизировала?– осторожно спросил Гольст.

– Я не знаю,– ответила Тамара, опять погрустнев.– Во всяком случае, мне она ничего не говорила. Но Валериан Ипатьевич…– Она замолчала.