Telly - Бог огня

"Композиционно наш перформанс завершат амбалы?"

"Да. Начальный этап их поединка — это полоса препятствий. Костя, насколько я понимаю, придумал какую-то чудовищную конструкцию из лесенок, стенок, тоннелей, впрочем, до них наши портосы не доберутся. После короткой пробежки они должны будут преодолеть по лестничному навесу резервуар с горючей смесью. Навес подломится, когда они будут на середине. Я не большой специалист в инженерных тонкостях, но Костя утверждает, что в этот момент начнет заваливаться к центру площадки вся его металлическая махина. Она сложится, как карточный домик, и накроет ристалище чем-то вроде металлического каркаса для вигвама".

"Но металл не горит".

"Еще как горит, еще как... Это же полые трубы. Чем эти полости заполнить — это уже моя забота".

И так они бродили по поляне, выстраивая свои воздушные замки на песке, не замечая, как течет время, и в конце концов уселись в самом ее центре, неподалеку от догоравшего креста.

— А если случится заминка? Сбой по временному графику? Предположим, кто-то стартует раньше. Ковбои пальнут из своих пушек чуть позже... Машины застрянут на старте... Мало ли.

— Плохо, — нахмурился он. — Этого быть не должно. В таком случае это будет уже просто побоище, а не произведение искусства.

— Почему ты так уверен, что побоище состоится?

— Даже если получится секундный сбой... Вторая секунда будет им на размышление. А на третьей они поймут, что играют не понарошку, а всерьез.

— И что дальше?

— Дальше они достанут настоящие пушки и все равно перебьют друг друга.

Они вновь улеглись на горячий песок и надолго замолчали.

— Нечто такое могла придумать только последняя сволочь, — спустя некоторое время с улыбкой прошептал он.

— Нечто такое мог рассчитать только отъявленный подонок, — также тихо ответила она.

— Выходит, теперь мы свои люди в этой степи.

— Но все-таки чего-то не хватает, — сказал Б. О.

— Я знаю. И знаю, чего именно... Который час?

— Без пяти два.

— В два он придет. Мы вчера с ним договорились.

— С кем? — Б. О. поднялся, осмотрелся.

Со стороны реки по направлению к ним двигался щуплый человек в светлой рубашке апаш, под мышкой он нес ободранный черный футляр.

Бася приветливо помахала человеку рукой. Тот подошел и, разглядывая вылизанный пламенем крест, спросил:

— Мне предстоит играть на похоронах? Вчера, когда вы подошли ко мне на кладбище с этой странной просьбой, я вас не совсем понял...

— Да, — откликнулась она. — Только это будут не совсем обычные похороны... Вы знаете, как провожали в последний путь своих мертвых язычники?

Трубач помолчал, прикрыл глаза и кивнул:

— Да. Знаю. А много соберется народу?

— Много, — включился в разговор Б. О. — Придут все.

— Все? — спросил трубач, приподняв жидкие светлые брови.

— Да.

С реки донеслось истерическое завывание судовой сирены, — взлетев вверх, добравшись до самой звонкой и раскаленной ноты, сигнал, точно покатившись под горку, начал медленно остывать.

— Хорошо, — тихо произнес трубач, приподнимая петельку латунной застежки и открывая футляр; солнце вспыхнуло на медном теле трубы и рикошетом выстрелило в глаза. — А что играть?

— Давайте в самом деле попробуем, — предложила Бася. — Вы встанете вон там, у границы песка. Видите бугорок?

— Вижу. — Трубач бережно, как младенца из колыбели, вынул из футляра инструмент. — Так что же будем играть?

— Что-нибудь приличествующее моменту. На ваш вкус.

Трубач кивнул и не спеша, увязая в песке, побрел на свое место.

Добравшись до границы песчаной поляны; он некоторое время стоял ссутулившись, держа перед собой трубу и глядя в землю, потом медленно поднес инструмент к губам и вдохнул так глубоко, словно хотел втянуть в безразмерные резервуары своих легких весь этот разогретый солнцем воздух, а вместе с ним и реку, и песок, и траву, и вообще все, из чего сложен этот мир, — втянуть, усвоить, впитать в свою кровь.

И кажется, это ему удалось. Потому что мужчина и женщина, сидевшие в отдалении на песке, вдруг на мгновение испытали странное ощущение — будто они парят в прохладном черном космосе, а потом медленно возвращаются из небытия на волне протяжного и одинокого голоса трубы, выводящего хрестоматийный мотив "Summer time"* [3] Колыбельная Дж. Гершвина из оперы "Порги и Бесс". .

Звук плавно струился в сторону реки, огибал истерично вопившую баржу, проникал в город, заглядывал в закоулки и подворотни, окутывал высокие дома и приземистые особняки, растекался по блюдцам площадей, входил в поры города — и все, кому надо, это услышали.