Алексей Котрунцев - Последний грех

Танцор непроизвольно сморщился.

— Фу, как грубо! — И тут же, будто на шарнирах, повернулся к воспитанникам. — Мальчики, заткните свои ушки и не слушайте эту мерзость!

Но мальчики уже все слышали и, заговорщицки улыбаясь, переглядывались между собой. Довольный получившейся шуткой, Карпыч не сдержался, расплылся в золотом оскале.

«Животное! Еще хохмы свои мужицкие отпускает! Хозяин за порог, он и нажрался, как скотина. А сейчас, будто и не было ничего, стоит, ухмыляется. Ничего, колхозник, попляшешь ты у меня еще!» Танцор резко хлопнул в ладоши.

— Встали, встали, встали!

Неохотно, мальчики поднялись и приняли исходную позицию. Педагог кинул взгляд в зеркало, Карпыча он уже не замечал.

— Витоша, осанку, спинку держи! Та-ак! Умничка! А попку?! Выше — прогнись. Молодец…. Коля, что это?! Почему ноги в коленях согнуты? Подтягивай! Отлично! Молодец, если сегодня будешь делать все на отлично, останешься в моей комнате. А остальные — Жорик, Сева, Юра — плохо! Очень плохо!

Получившие неуд, пацаны старались вытянуться в требуемую позицию, но кривые ноги почти не давали шансов. Так и не поняв, нужен он здесь еще или нет, Карпыч стоял в проеме и наблюдал за репетицией. Манеры тощего придурка он знал, как «отче наш», оттого и опасался, что удалившись по-английски, может нарваться на новую обиду. «Кобыздок! Прыгает, жопой мосластой вихляет, корчит из себя что-то. Тьфу! Взять и растереть!» Раскалывавшаяся голова требовала опохмелки, а, прыгавшие перед глазами ноги только усугубляли и, без того навалившуюся, тошноту. Карпыч повернулся к двери, как Марк неожиданно и даже миролюбиво произнес.

— Карпыч, скажи же им — ведь плохо?!

— Что плохо?

— Плохо позицию держат?!

Вдаваться в демагогию уже не было сил. В горле стоял тошнотворный ком, готовый вот-вот выпваться наружу, и Карпыч только отмахнулся.

— Плохо — хорошо. Марк, что ты жилы рвешь?! Один хрен: будет заказ — поедут в баню! Не будет — хоть ты Нуриева из них сделай, все равно в подвале сидеть!

И, не дожидаясь реакции, закрыл дверь. Музыка и Марк остались позади.

Заведение, куда привезли Максима и Пашку, приютом можно было назвать с большой натяжкой. Мальчики от десяти до четырнадцати жили здесь иной, совершенно непохожей на детскую, жизнью. Ребят кормили, одевали и даже немного учили. Но только двум дисциплинам: хореографии, которую вел бывший солист, а после — хореограф заштатной филармонии Марк Шапиро и английскому языку, который мальчикам преподавала выпускница Донецкого пединститута Марина Ляховская. Оба преподавателя к детям относились вполне доброжелательно Правда, в случае с Марком доброжелательность эта была с определенным уклоном.

Как классический танцор, прошедший нижние ступени танцевального Олимпа, Марк нес в себе грех, который по библейски именовался мужеложеством. Современное название половой ориентации Шапиро именовалось еще проще — гомосексуализм. И она (ориентация) сквозила из него, как вода из частого сита. Мягкие кошачьи движения, высокий гнусавый голос, жеманные, как у женщины, улыбки. Даже привычка держать предметы — двумя пальцами с отставленным третьим, и та выдавала в нем голубую натуру. Но, несмотря на непонимание общества, Марк не стеснялся своего греха, напротив — гордился им, хоть и не выставлял напоказ. Он искренне считал натуралов чудаками, не понимающих, какое удовольствие несет однополая любовь. «Никто не может понять лучше, что хочет мужчина, кроме другого мужчины. Насколько нужно быть идиотом, — рассуждал про себя Марк, — чтобы, не испробовав запретного плода, судить о его горечи».

Но преданность голубой идее дорого обошлась Шапиро. Классической семьи, также как и потомства, по этой причине он не имел, а немногочисленные любовники, увы, остались в прошлом. Хотя и в молодости интимные связи редко приносили ему существенные дивиденды. Гораздо чаще — разочарование. Приглашение в Большой театр, про которое он любил вспоминать, было из той же оперы. О том, насколько оно могло быть реально — даже повзрослев, Шапиро думать не хотел. Крушение собственных иллюзий — неоправданный мазохизм, считал он. И последний вывод был похож на правду.

Тот вечер он коротал в кафе на Арбате. Знакомцев, как назло не было, равно, как и свободных столиков. Официант подсадил к нему соседа — импозантного мужчину, немногим более сорока и принял заказ. Бутылка коньяка — сосед не жадничал, интересный разговор — юноша умильно строил глазки. И ниточка симпатии обвила их легко и незаметно. Узнав, что Марк танцует, новый знакомец всплеснул руками.