Анна и Сергей Литвиновы - Три последних дня

– А хрен его знает, – вздохнул парень. – В полиции темнят, говорят: вскрытия еще не было. Хотя время смерти, я знаю, можно сразу определить. С точностью хотя бы до получаса.

– А как ее убили? – вскинулась та же любопытная старуха.

– Так же, как ее дворецкого, – ножом в грудь. Одним ударом. И еще, – Чарли понизил голос, – в новостях не говорили, но я разведал. На теле есть какие-то дополнительные повреждения.

– Это что значит? – нахмурилась русская красотка.

– В полиции предполагают: некий ритуал с ней провели. Уже мертвой.

– Изнасиловали? – ахнула старуха.

– Нет, что-то другое, – вздохнул Чарли. – Точно не знаю.

– А полиция кого-нибудь подозревает? – поинтересовалась Татьяна.

– Да всех наших, с острова, пока проверяют, – важно ответствовал абориген. – Кто с американкой знаком. Капитана того же, команду. Любовника ее – здесь, на Антигуа, и нашли. Молодой парень, лет двадцать пять ему.

– А ей сколько было? – заинтересовалась русская.

– Ей – сорок восемь, – с уважением откликнулся растаман.

И внимательно взглянул на Татьяну.

Выглядела она – в отличие от прочих взбудораженных посетителей – очень печальной. Будто несчастье с Глэдис лично ее касалось. К тому же – Чарли запомнил – она расспрашивала его про сторожевую башню за несколько часов до того, как объявили об ограблении. Да еще этому странному парню Дэну зачем-то понадобилась. Тот отвалил Чарли аж сто гринов только за то, чтоб он их познакомил. Ну и представил его скульптором, человеком известным. Хотя, наверно, он и правда скульптор – раз девку смог из песка слепить.

Просто голову сломаешь!

Наши дни. Москва. Валерий Петрович Ходасевич

Гипотеза, что пришла Ходасевичу в голову, была, безусловно, хороша. Необычная, смелая. Но все ж таки ему требовались факты. И чтобы попытаться их раздобыть, Валерий Петрович вышел из дома с раннего утра.

Выдвинулся в сторону самого крупного и закрытого архива страны. Он находился в подвалах «дома два» на Лубянке, а составлялся и полнился начиная с декабря тысяча девятьсот восемнадцатого года. Все посвященные и допущенные обычно называли архив Хранилищем. У Валерия Петровича, как у полковника-отставника, имелся туда свободный доступ ко многим папкам, однако все-таки не ко всем.

Вообще спецслужба еще со времен ВЧК никогда не была лидером по части зарплат или тем более пенсий. А сейчас, при капитализме, чекисты, если считать официальные зарплаты, совсем позорно отстали от бизнеса. Однако ни для кого не являлось тайной, что во многих корпорациях контрразведчики теперь становились чем-то вроде «крыши» и одновременно «смотрящих» от государства.

Разлюли-малина последних лет не успела затронуть Ходасевича. Зато он выходил в отставку, когда еще действовали по инерции прежние, социалистические льготы. Стимулы и материального, и морального свойства в элитной спецслужбе существовали всегда. Те блага, что в крупных корпорациях кличут нынче словосочетанием «золотой парашют», для НКВД-КГБ-ФСБ были обыденным делом. Тем, кто доживал и ни на чем не прокалывался, давали хорошие квартиры, продолжали приписывать их к закрытой поликлинике и предоставляли бесплатные путевки в санатории. К тому приплюсовывались бонусы морального свойства. К примеру, послание от президента, концерт звезд эстрады и богатое застолье каждое двадцатое декабря. А еще возможность в любое время дня и ночи пользоваться Хранилищем.

Кто-кто, а Ходасевич эту возможность чрезвычайно ценил. Он нашел там, к примеру, дело своего деда, генерала Красной Армии, расстрелянного в сороковом. И деда Юлии Николаевны, старшего научного сотрудника объединения Механобр, казненного в тридцать восьмом… Но не только личными делами невинно осужденных интересно было Хранилище. Там любой человек, хоть малость любопытный и трудоспособный, мог начерпать информации не на одну диссертацию по советской и российской истории.

Сейчас в Хранилище продолжался процесс компьютеризации, однако единиц хранения было столь много, что в верхах приняли решение переносить в электронный вид только «живые» дела, то есть те, что пополнялись/изменялись после тысяча девятьсот девяностого года. А все, что закрыто раньше, оставили до поры до времени в прежнем, бумажном виде.

Ходасевичу повезло.

Фамилия Мирослава Красса, год рождения 1950-й, в персональном каталоге Хранилища имелась. Ходасевич выписал номер дела, и оно – вторая неожиданность! – оказалось даже оцифрованным. Значит, в него что-то добавляли после девяностого года – интересно знать, что?