Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!

Я поцеловал его. Он умер прежде, чем анастезиолог приступил к работе.

Я вернулся за баррера, когда после терсио бандерильерос Луис и его товарищи работали с плащами. Марвин еще не вернулся. Дон Амадео задал единственный вопрос:

– Что с ним?

Вместо ответа я пожал плечами. Рибальта, казалось, был невероятно удручен.

– Вначале Гарсиа, теперь Алохья…

Я старался не оборачиваться в сторону Консепсьон, которая, как я чувствовал, внимательно следила за мной. Наконец, не удержавшись, я посмотрел на нее, и на немой вопрос лишь развел руками в знак бессилия. Я видел, как она поднесла платок к глазам. Когда товарищи подменили его, Луис подошел к баррера и стал рядом со мной.

– Как он?

– Он выкарабкается… Ему повезло: рог прошел совсем рядом с печенью…

Было видно, что Луис в это не очень поверил, но, как и я, предпочел на время не углубляться. Ему, прежде всего, нужно было подумать, как самому выйти целым и невредимым из этого последнего боя.

– Чертова тварь! Что скажешь, Эстебан?

– Да, но ты нормально управляешься с ней.

– Думаешь?

– Уверен. До сих пор ты все делал отлично. Бык прет напролом, и тебе достаточно следить за ним, чтобы не пропустить момента, когда он бросится. Будь осторожен с его левым рогом: он им чаще пользуется, когда проходит под плащом,

– Ладно… Должен признаться, что был не прав, когда не прислушался к твоим словам и не начал корриду с этого быка…

Впервые с тех пор, как Луис вернулся на арену, я прочел на его лице то, чего больше всего боялся - страх, и я отчетливо понял, что повторная карьера Вальдереса не состоится. Я настолько часто видел этот страх, что научился ощущать и определять его задолго до того, как его жертва сможет дать себе в этом отчет. У тореро вдруг начинает бегать взгляд, опускаются уголки губ, дыхание становится учащенным, движения происходят с секундным опозданием и ноги больше не держат его. Найдет ли Луис в себе силы, чтобы отказаться от выступлений, пока не произошел несчастный случай, который случится так или иначе, если он не станет выходить на арену с уверенностью в победе? Мне казалось, что только Консепсьон могла бы сломить его гордость.

Призывно зазвучали трубы.

Вальдерес посвятил быка своему другу, пикадору Рафаэлю Алохье, и этот знак внимания был тепло воспринят публикой. В этот раз фаэна с мулетой, показанная матадором, была чересчур быстрой, а предание смерти - не очень уверенным, но зрители простили ему, считая, что несчастный случай с Рафаэлем мог выбить его из колеи. Луиса проводили аплодисментами. Партия была выиграна. А мы надеялись, что пресса запомнит, в основном, его прекрасную работу с первым животным.

После выступления Луис изъявил желание пойти в больницу, и я вынужден был сказать ему о смерти Алохья. Это так глубоко его взволновало, что, вопреки изначальным намерениям, он захотел вернуться в этот же вечер в Валенсию и Альсиру. Мы ехали всю ночь. Дон Амадео сел сзади, рядом с телом пикадора Рафаэля Алохьи.

Час спустя, когда я в своей комнате завершал последние приготовления к отъезду, зашла Консепсьон.

– Что случилось с Алохья, Эстебан?

– Трудно сказать. Очевидно бык оказался слишком силен. Думаю, он выбил Рафаэля из седла. Не вижу другого объяснения. У него остались жена и семеро детей.

– Я вас предупреждала. Вы участвуете в ужасной игре. В молодости этого не понимаешь, привлекают только костюмы, аплодисменты, солнце… Значительно позже осознаешь, что существует жена, дети, больницы и, в конечном счете, нищета за этой сверкающей скорлупой, всем этим светом, где иногда приходится сталкиваться и со смертью.

– Консепсьон, нужно сказать Луису, чтобы он оставил корриду!

– Ты же знаешь, что это невозможно!

– Речь идет о его жизни.

– Он знал это, когда решил, вернее, когда вы вместе решили начать опять.

– Нет… До сегодняшнего дня с Луисом все било в порядке, но сейчас я понял, что все это осталось в прошлом!

– Из-за Алохья? Мой бедный Эстебан, ты же хорошо знаешь своего друга. Завтра он о нем даже не вспомнит: Луис не способен думать о ком-то, кроме себя.

– Консепсьон… Луис боится.

Она выросла около тореро и понимала что это значило.

– Ты уверен?

– Совершенно уверен.

– Хорошо… Я подумаю, что можно сделать, но… ты очень ошибаешься, если думаешь, что я имею над ним власть.

Она уже приготовилась выйти, как вошел Фелипе Марвин. Его лицо было враждебно.

– Не возмущайтесь, дон Фелипе… Я уже понял, что вы хотите мне сказать. Компания вынуждена выплатить страховку второй раз за пять недель. Конечно, для нее и, быть может, для вас, это тяжелый удар, но для Рафаэля Алохья он ведь еще хуже, не так ли?