Шарль Эксбрайя - Оле!… Тореро!

– Пусть они вопят, сколько им нравится. Скоро я заставлю их сменить тон, а если они и нападают на меня,- то потому, что далеко не уверены в моем провале. В противном случае они обошли бы меня молчанием.

Как я и ожидал, дон Амадео оказался очень требовательным в условиях контракта, заставив Луиса подписать его на пять лет. Несмотря на возражения Консепсьон, контракт был подписан, после чего Рибальта справедливо заметил, что если Луис рисковал только именем, то он - всем своим состоянием. И все же Консепсьон заметила:

– Луис рискует потерять не только имя, но и жизнь, дон Амадео!

Рибальта отделался неясным жестом:

– Об этом я не беспокоюсь, у дона Луиса достаточно опыта, чтобы избежать ненужных случайностей.

Несколько дней спустя, проезжая через Севилью, я сам смог убедиться в силе кампании, развернутой против моего друга. Я как-раз сидел с приятелями за столиком в нашем излюбленном кафе, когда ко мне подошел журналист, с которым меня связывали не очень приятные воспоминания:

– Так это правда, дон Эстебан?

– Что именно?

– Что Луис Вальдерес снова выходит на арену?

– Говорят, да.

– А, интересно, что стоит за этим?

Я взглянул на него с крайней неприязнью:

– Не понял вашего вопроса, сеньор?

Безо всякого приглашения он устроился за нашим столом.

– Не разыгрывайте комедию, дон Эстебан. Здесь какая-то афера!

– Какая еще афера?

– Именно это я и хотел от вас услышать. Луиса Вальдереса всегда хвалили больше, чем он того заслуживал, и вряд ли после долгого перерыва он стал лучше.

– Это ваше мнение, но не мое.

– Пор Диос! [46] Боже мой! Я так и думал, иначе вы бы в этом не участвовали. Наверное, можно загрести много песет, дон Эстебан?

Вместо ответа я выплеснул ему в лицо стакан манцанильи. Он выругался, а затем медленно вытерся.

– Вы об этом еще пожалеете, дон Эстебан!

– Может вам еще добавить?

Он тяжело поднялся:

– Послушайте, вы! Мне наплевать на ваши махинации, но публику вы не обманете. Мы еще сможем оградить ее от таких мошенников!

На этот раз я дал ему оплеуху, в которую вложил столько силы, что ее должны были услышать в самом Серпьесе. Окружающим пришлось удерживать нас, иначе бы мы подрались. Мой соперник задыхался от ярости:

– Я всегда считал вас скотиной, Рохиллья…

– А я вас - шантажистом! Хотите, чтобы я купил ваше молчание, да? Так вот! Имейте в виду, что нам наплевать на ваше мнение и на мнение тех, кто вместе с вами! Нас рассудит публика, и я уверен, что ей не понадобится ваше мнение. Она сама поймет, что Луис Вальдерес - это настоящий тореро, в противоположность тем марионеткам, которые вас купили!

– Мы еще встретимся, Рохиллья!

– Когда угодно!

Он вышел, бормоча угрозы и ругательства, и я подумал, что они обязательно выльются в разгромную статью. Утешало то, что в Ла Пальма дель Кондадо я внимательно следил за тем, чтобы Луис не читал газет.

В тот же вечер я рассказал Консепсьон об эпизоде с журналистом и попросил, чтобы ни одна газета или журнал не попали на глаза ее мужу. Она пообещала сделать все от нее зависящее. Наш разговор происходил во время сиесты. Луис, Ламорилльйо и Гарсиа отдыхали после утренней тренировки. Мы с Консепсьон сидели на скамейке в тени густых ветвей. Чуть ощутимый ветерок гнал волны по луговой траве, со стороны моря с криками пролетали птицы… Покой, который, казалось, никто и никогда не тревожил и который существовал вечно. Я видел профиль Консепсьон. Возраст слегка заострил ее черты, сделав их более жесткими. Это лицо, которое я так любил, с годами все больше отражало внутренний мир Консепсьон. Ровный нос, овал лица, подчеркнутый впалыми щеками, тонкие губы. У нее по-прежнему оставалась девичья шея. Меня наполнила безграничная нежность к ней.

– Почему ты так смотришь, Эстебан?

Я невольно вздрогнул, оторванный от созерцания и воспоминаний.

– Почему? Тебе не понять…

– Неужели я до сих пор самая лучшая для тебя, Эстебанито?

– Ты же знаешь.

– Странно, раньше я думала, что я тебя очень хорошо знаю, а теперь я вижу, что не понимаю тебя. Может и прежде мне только казалось, что я понимаю твои мысли?

– Нет, ты их действительно понимала, но только тогда, когда владела ими.

Она легко толкнула меня локтем и наигранно рассердилась:

– Что это с вами, сеньор, как вы смеете говорить о любви с замужней женщиной, муж которой - ваш друг?

– Успокойся, разговор не об этом. Ты неправильно меня поняла. Я, очевидно, не вполне опытен в таких разговорах.